Первый сюрприз настиг меня сразу по возвращении в Ленинград из Москвы. Я ехала в своей прокатной машине по темным узким улицам и вдруг почувствовала сзади хвост. Я даже глазам своим не могла поверить. На ближайшем же перекрестке меня остановили за нарушение, которого я не совершала.

«Я ничего не нарушила, и вы не имеете права меня останавливать, – сразу довольно резко стала говорить я. – Я работаю с ВААП над важными проектами, и вы не имеете права мне мешать».

По угрюмому непроницаемому лицу гаишника было совершенно очевидно: он не понимает ни слова из того, что я ему говорю, и, более того, ему на это совершенно наплевать. Он отвел меня в участок, где меня стали допрашивать. Я всячески отбивалась, говорила им, что занимаюсь бизнесом в России, что у меня совместные проекты с ВААП, Госконцертом и Министерством культуры. Опять-таки, по бесцветным глазам моих собеседников становилось ясно, что их это все нисколько не интересует. Мне выписали штраф, и я в ярости выскочила оттуда. Отъезжая, я взглянула в зеркало заднего вида и поняла, что если в Москве мои дела и улажены, то в Ленинграде об этом никто пока не знает.

Второй сюрприз подстерегал меня уже при вылете из ленинградского аэропорта – таможенники конфисковали у меня восьмимиллиметровую видеокассету со съемкой концерта «Аквариума». С самого нашего первого приезда мы с Джуди всегда были предельно осторожны с отснятым материалом, всегда прятали записанные кассеты, а в камере оставляли на всякий случай чистую. На этот раз – чуть ли не впервые – я забыла поменять кассету.

«Пожалуйста, вы не можете это у меня отнять, это моя работа!» – умоляла я. Я была в ярости, мозг мой был не в состоянии совместить ощущение открытости, сложившееся за последние недели, с тем прежним беспределом, которому я вновь подверглась в Ленинграде. Выбора у меня не было, я села в самолет, оставив им кассету с записью. Глядя сквозь грязное стекло иллюминатора на удаляющийся серый город, я вдруг со всей остротой ощутила, что, возможно, вера моя в Советский Союз все же излишне идеалистична. Я, быть может, и не хочу ни на кого держать зла, но в Ленинграде есть люди, думающие и ведущие себя совершенно иначе.

В начале декабря я узнала, что «Огонек», один из самых популярных и влиятельных советских журналов, опубликовал резко негативную статью о Red Wave[97], полностью перевиравшую все факты о группах, которые мы назвали «андеграундными». Козырем статьи стала выдержка из слов Бориса в подписанном им письме в ВААП против альбома, хотя люди из ВААП утверждали, что понятия не имеют, каким образом письмо просочилось в прессу.

– А я-то считала, что все изменилось! – в ярости изливала я душу своему соседу по квартире Тому. – Я-то думала, что они наконец поняли, какое важное дело я делаю!

– Ну, дорогая, – спокойно отвечал Том. – Ты же знаешь, как говорят: любовь слепа.

Вернувшись в Лос-Анджелес, я сосредоточилась на контракте по выпуску альбома Бориса в США. Я встретилась со Стивом Лоуренсом из MTV, которому очень нравился Борис и который познакомил меня с нью-йоркским эксцентриком Кенни Шаффером[98]. Кенни вместе со своим партнером Мариной Олби владел компанией Belka International. В один из приездов Шаффера в Москву люди из ВААП познакомили его с записями советских официальных рок-групп, но ни одна из этих групп ему не понравилась. Но Борис – стоило Кенни узнать о нем поподробнее и услышать его музыку – сразу его зацепил. Мы втроем – Шаффер, Олби и я – решили объединить усилия, чтобы Борис получил контракт. Я всю себя отдавала этому проекту и ни в коем случае не готова была позволить какой-то журнальной статье вбить клин между мной и моим учителем. Борис был одним из тех, кто сделал Россию моим домом, кто научил меня думать и чувствовать и кто познакомил меня с другими группами. Red Wave был моим подарком России, но этот альбом должен стать моей благодарностью ему лично. «Я хочу, чтобы эта вещь была у тебя», – повторяла я про себя услышанные от него когда-то слова. «Я хочу это сделать для тебя, и мне неважно, что по этому поводу говорят власти».

В середине декабря 1986 года я опять поехала в Ленинград с визой больше, чем на месяц. Стояла суровая русская зима: голые деревья, черные тротуары, а хорошо протопленные квартиры, как коптильни, источали пар человеческих тел. По дороге от метро к дому Бориса я поразилась количеству людей на улице, будто мир не был погружен в ледяной холод. Я проскочила мимо киоска с мороженым, к которому вдоль домов тянулась изрядная очередь, – мне было холодно даже смотреть на нее.

В самом центре небольшой комнаты Бориса возвышалась новогодняя елка. Мы уселись под нею, и я рассказала ему новости о Кенни и Марине.

– Ну, круто, – произнес он со своей искренней, теплой улыбкой. Американский альбом, как и планы «Мелодии» издать без всякой цензуры пластинку «Аквариума», согревали холодное зимнее настроение. В небольшой комнате царили воодушевление, любовь и свет.

Вслед за «Аквариумом» «Мелодия» планировала издать неподцензурные альбомы и других групп рок-клуба. Изюминкой на холодном зимнем торте стала растущая как на дрожжах популярность «Кино» – группа бесконечно выступала с концертами. Я отправилась с ними на концерт в Москву, после чего побывала на их выступлении в рок-клубе в Ленинграде. В России, вновь окунувшись в жизнь своих друзей, я с легкостью забыла о своих собственных проблемах и о тех препонах, которые строил на моем пути Кремль. Сигналы со всех сторон поступали крайне противоречивые: от «Мелодии», от ВААП, от таможни в аэропорту. Но с Борисом, Виктором и другими все казалось предельно ясным – дела наши идут в гору.

В эту поездку я полностью отказалась соблюдать какой бы то ни было распорядок своей тургруппы и все тридцать два дня провела в доме Юрия. Я становилась заправским русским. Жизнь с ним превратилась в привычку, и, даже отнесенная на полмира от своего целебного матраса и маминой мраморной кухни, я чувствовала себя здесь как дома. Я погрузилась в жизнь своих друзей и позволила ей отвлечь меня от собственных проблем. Но время от времени чувство отчужденности и изоляции настигало меня, как захлопывающаяся тяжелая дубовая дверь. Юрий помогал мне избавляться от этого чувства. Помню, как-то я была одна дома, заваривала себе чай, глядя в окно на погруженные в холод и снег мрачные ленинградские многоэтажки. Меня охватило странное, темное чувство, и на мгновение мне показалось, что я на Луне – самом неестественном и одиноком месте во Вселенной.