Дум дал ей на редактуру историю жизни одного бюрократа. Это был толстый текст, напечатанный на хорошей бумаге, в прекрасном переплете. Автобиография. Этот человек давно был в отставке. Это была ода самому себе. В ней было описано множество удивительных вещей, которые он сделал для, провинции. Рассказывалось о том, как он служил народу Индии. Когда бы я ни посмотрел на Физз за работой, я видел, что она правит абзацы, стрелочками отмечая что-то, внося изменения.

— Его просто осчастливили, начав строительство общего коровника, — сообщала она. — Или он рассказывает нам, какая речь о муниципальных реформах перед деловым клубом «Ротари» вызвала овацию стоя.

В конце дня Физз театрально потягивалась и говорила:

— Пятнадцать страниц; семьдесят пять рупий.

Моя собственная работа шла хорошо. Я чувствовал, что я нашел великую тему, навеянную нашим странным путешествием в Дели и сообщением, которое я прочитал в газете. Эта книга обещала быть точной противоположностью «Наследников». Никаких просторов, перспектив, разных поколений. Я собирался в этот раз описать всего один случай. Один случай, одно путешествие, один характер. Я создам не тщательно продуманное ожерелье, а превосходный бриллиант. Я чувствовал, что понял силу маленького, которое иллюстрирует большое.

Молодой сикх никогда не был нигде, куда не мог взять свою лошадь.

Так я написал в первый день. Моя история была о молодом сироте, который вырос в сикхской семинарии в маленькой деревне в Пенджабе. Интроверт, сосредоточенный на своей религии и военных правилах, воин-святой, он никогда не выходил за пределы своей семинарии. У него была только одна страсть, кроме уроков Великого Сахиба и музыки гурбани: езда на лошадях, которые содержались в школе.

Они были его семьей. Он проводил много часов, катаясь на них, кормил и чистил их. Ему было легче с ними, чем со студентами, которые говорили о своих семьях и друзьях. Иногда, молодой воин просыпался ночью от нахлынувшего на него глубокого чувства одиночества. Тогда он шел туда, где были привязаны лошади под деревом тамаринд. Ложась между ними, слушая их сопение и фырканье, глядя, как поднимаются и опускаются их теплые шелковые бока, он успокаивался. Сикх часто спал там.

Лошади шептали ему. Он любил слушать их.

Однажды, когда ему был двадцать один год, что-то произошло (я еще не решил, что именно), что заставило его совершить путешествие в столицу Индии, Дели. Он просит разрешения у главы семинарии, сворачивает свое одеяло, цепляет меч, берет копье, седлает лошадь и едет вперед. Сикх едет в Амритсар, посещает Золотой Храм, спрашивает, куда ехать, и приезжает на ознодорожную станцию. Тут разворачивается центральная часть моей истории. На станции он находит поезд, идущий в Дели, и садится в него вместе с лошадью. Никто не смеет его остановить. Воин одет в голубую религиозную тунику, один его взгляд прекращает все споры. Путешествие по равнинам Пенджаба и Харьяна запомнилось не только ему, но и каждому человеку, простому путешественнику или чиновнику, который встречается с ним. Каждый из них теперь смотрит на жизнь по-новому.

Когда поезд прибывает на железнодорожную станцию Нью-Дели, начинается основное действие. Молодой воин-святой сходит вместе с лошадью. Пассажиры разбегаются. Продавцы отскакивают назад. Кули снимают свои тюрбаны и чешут головы. Вызывают начальника станции. Прибывает полиция. Приезжает пресса. Средневековый Индостан появляется в центре современной Индии.

Невинность и недоумение выступают против замешательства и хитрости.

Завязывается странный диалог.

Я читал подобные книги. Истории о морали. Целая вселенная в одном зернышке. Один случай освещает всю вселенную. Это должна быть маленькая книга. Действие будет разворачиваться медленно. Эта книга поставит большие вопросы. Я представлял ее на книжных полках: толстая бумага, большой шрифт, спокойный резонанс.

Я надеялся, что мои репортажи в Пенджабе, моя жизнь в Дели и мои путешествия в поезде дадут мне достаточно информации, чтобы рулить.

В этот раз я не спешил. Несколько дней мои пальцы даже не касались клавиш «Брата». Я ходил взад-вперед по маленькой комнате, ожидая подходящей строчки, нужной мысли. Или сидел на стуле без ручек, надавливая на подножку стола и наблюдая, как сильно я могу согнуть плохое дерево, прежде чем оно затрещит. Удивительно, что, как и люди, даже плохое дерево обладает большей эластичностью, чем вы можете себе представить.

Все это время Паунд мрачно смотрел на меня, а за моей спиной висел Тагор.

Я направлял повествование, словно струйку воды по полу в ванной. Под невидимым наклоном она медленно течет. Я описывал каждый завиток завязанного тюрбана, каждую кружку прохладной воды, каждый взмах лошадиного хвоста, даже то, как точили лезвие меча. Противореча моим убеждениям, я становился минималистом. Я выуживал мысли юного героя, выставляя их напоказ с удовольствием бабушки, опустошавшей старые деревья.

Я пытался войти в мысли кого-то простого и одинокого и находил это восхитительным. Я обнаружил, что вынужден срезать слой за слоем обычные знания, чтобы прийти к нужному состоянию. Я также старался найти ритм в английском языке, который мог бы передать гортанный пенджабский говор. Я использовал двух булькающих сардаров, которые привезли нас в Дели.

В этот раз я использовал стиль.

Я ничего не показал Физз.

Она слышала щелканье пишущей машинки и была спокойна.

Прошли месяцы. Пролетел год. Мы завели друзей. Ее, моих, наших. Они проводили в нашем барсати много вечеров в неделю. Дизайнеры, актеры, журналисты, режиссеры, активисты, разные незначительные люди, находящиеся в поисках двери и общества. Мы выходили вместе, чтобы выпить, поесть, посмотреть фильмы. Порой разговоры начинались вечером и заканчивались за полночь. Мы спорили о политике, литературе, кино, касте, обществе, городах. В Индии царила ужасная мешанина, а промахи политиков открывались различными способами. Социальные, политические, индивидуальные, религиозные, характерные для определенного региона, касты, языковые, общественные. Ложные установки, которые были запечатаны и зашиты пятьдесят лет назад, и благодаря которым появился народ, распарывающий шов за швом.

Правление Раджива Ганди, казалось, подходило к концу. Новое чудовище, выросшее на религиозной почве, слабело. Готовясь гордо пройтись по стране. Принять на службу новых чудовищ.

Затевались миллионы восстаний.

Физз и я пережили это время с чувством нереальности происходящего. Это старое ощущение, что мы играем, исполняем свою роль на сцене, в то время как наша настоящая жизнь протекает где-то еще. Сегодня я понимаю, что это не такое уже необычное состояние. Многие люди проживают свои дни, представляя, что их жизнь идет где-то еще. В конце концов, как и у меня, у них ничего не остается.

Ни тех дней, которые они прожили.

Ни тех, которые, как они думали, им предстояло прожить.

Не то чтобы все эти дни были так плохи. Они были забавны. Мы находили новые вещи, мы их изучали. Двое самых довольных пили виски и наблюдали за птицами. Порой ночью мы делали одно, а по утрам — другое. Мы купили пару подержанных биноклей марки «Минолта» в Палика Базар. Они были слишком тяжелыми, чтобы вешать их на шею — их приходилось держать в руках. Бинокли сильно отличались от пластмассовых, которые были знакомы нам с детства. Мы играли с «Минолтой» все время, я часто просто смотрел на Физз через комнату. Чтобы разглядеть ее еще больше.