– Да я постриг монашеский принял! Но в монастыре пока свободных келий нет. Сказали, чтобы на следующий год пришел. А в миру монашествовать невозможно. Вот мы сюда и пришли. И ни от кого мы не скрываемся. И документы у нас при себе.

– Ладно, ладно… В городе разберемся.

Лунь давно понял, что лейтенанта ничем не проймешь, и потому не тратил понапрасну слов. Такому типу важно показать начальству свою работу вживую. Вот отловил двух нарушителей, сектантов или как он там доложит. В зачет ему поставят. К отпуску премию дадут…

Они спускались по крутой перекрученной тропе. Спускаться всегда труднее, чем идти вверх. Нещадно палило солнце.

«Как все повторяется! – размышлял Лунь. – И две тысячи лет назад римские солдаты точно так же гнали по этим горам первохристиан-отшельников. Ничего в мире не меняется…»

У небольшой расселины, ведущую в карстовую пещерку, Серафим замедлил шаг.

– Позвольте нужду справить? – спросил он и, не дожидаясь разрешения, шагнул в пещеру. Лунь, повинуясь тайному знаку, последовал за ним.

– Эй, – крикнул им лейтенант. – Куда вы с вещами-то поперлись. Вещи-то здесь оставьте!

Лейтенант почувствовал некий подвох, но было поздно. Задержанные скрылись в темноте и, похоже, не собирались оттуда выходить. Серафим уверенно вел сотоварища вперед, придерживаясь рукой левой стенки. В этой пещере он однажды зимовал и потому знал тут каждый поворот, каждый выступ, знал, что она сквозная и что через полсотни шагов будет выход, но уже с другой стороны.

– Эй, – кричал в подземелье лейтенант. – Выходите! Не выйдете – стрелять буду!

– Ох, и напужал! – посмеивался Серафим, прибавляя шагу. – А то он захотел командира минометной роты в плен взять?! Да на тебя, карась, еще хрен точили, а на меня уже шинель шили.

Темень пещеры гулко огласил пистолетный выстрел. Зазвенели сбитые пулей сталактиты. Еще выстрел. Еще… С грохотом рухнул известковый нарост на потолке. Шарахнулись из пещеры перепуганные летучие мыши, выскользнула пара красно-оранжевых кавказских гадюк… Однако сунуться в пещеру без фонаря никто не решился. Тем временем Серафим выводил своего спутника на тропу, ведущую в противоположном направлении. Но и по ней шли недолго, а свернули в какие-то заросли, на кабаний водопой. Перескочив через ручеек, поднялись по склону метров на сто вверх и, слегка отдышавшись, пошли дальше к перевалу, за которым простиралось глухое урочище. Только там Серафим почувствовал себя в безопасности и позволил сделать небольшой привал.

Серафим достал иконы, поставил их на поваленный ствол и стал горячо молиться. Лунь присоединился к нему. Они стояли на коленях и благодарили Бога за свое спасение.

Перекусили сухарями с орехами, приложились к фляжкам с горной водой и с удовольствием полюбовались, как вертолет с незадачливым лейтенантом удаляется в сторону Сухуми. Правда, прежде чем уйти на аэродром, винтокрылая машина сделала круг над урочищем, но разглядеть что-либо сквозь плотную зелень горного леса вряд ли что удалось.

– Ну, стало быть, будем менять дислокацию, – подвел итоги Серафим, расчесывая бороду можжевеловым гребнем. – Тут неподалеку еще одна пещерка есть. Вода, правда, далековато, с километр идти надо. Но на первых порах обживемся, а там и еще что-нибудь подыщем.

До пещерки добирались почти весь день. Уже в сумерках нарубили лапника и устроили в невысокой и неглубокой пещерке келью – нечто вроде шалаша. Варить ничего на стали, чтобы не выдать себя дымком, пожевали всухомятку и, свершив вечернее правило, закутались в одеяла.

А поутру принялись налаживать новый скит.

– За грехи наши – испытание предержали. Слишком роскошествовали там, о капустке соленой возмечтали. А надо вот так – в пещерке да шалаше. Тут истина. А там – искушения… Ножи, изверг рода человеческого, отобрал, – сетовал Серафим. – Без ножей худо будет. Можно, конечно, и топориками обойтись. Но без ножа в горах куда как несподручно… Вон за той горушкой мать Меланья скит держит. Сбегаю-ка к ней. У нее разживусь. К вечеру, если дождя не будет, вернусь. А ты шалаш поплотнее сделай да крест поставь. У нее и соли возьму… Соль у нас на исходе.

Серафим собрался налегке, взял в подарок заячью шкурку да мешочек с орехами.

– Костра пока не пали. Потом что-нибудь придумаем. Они сейчас летать начнут, кружить, выискивать, коршуны клятые, прости Господи!

Лунь даже и не подозревал, как много людей, отрекшихся от житейской суеты, скрывается в этих горах. Зато Серафим знал их почти наперечет. Кто и где, в каких распадках, урочищах, пещерах подвизаются на иноческом поприще. Хрущевские гонения на церковь дали совершенно непредвиденный партийными властями результат. Сотни людей, готовых принять монашеский постриг и которым было отказано в монастырской жизни по причине «разнарядки», ушли в пустынь: кто в горы, кто в глухоманные острова на болотах, кто в дикую тундру. Но продержаться в южных – абхазских горах – было легче. Да и близость Нового Афона тоже притягивала. Однако вскоре началась самая настоящая охота на отшельников – с вертолетами и облавами, прочесыванием лесов внутренними войсками, и пустынники уходили в самые дальние отроги Кавказского хребта, таились там как могли, но удивительным образом поддерживали связь друг с другом. Всем им грозил срок «за тунеядство», «за уклонение от общественно полезной жизни». Придумывались и иные способы засадить их за решетку, но тех, кто выбрал этот тернистый путь, не боялись судов неправедных, боялись только Судного дня.

Серафим вернулся только к обеду следующих суток. Лунь, который построил за это время довольно плотный шалаш из хвои маньчжурской сосны, пихты и можжевельника, а также срубивший полутораметровый крест и замаскировавший его с воздуха тем же лапником, стал тревожиться – уж не подкараулили ли Серафима милиционеры где-нибудь на полпути? Как вдруг из зарослей бересклета бесшумно возникла знакомая фигура, согнутая под тяжестью большого мешка. Серафим отбил двенадцать поклонов кресту, прочитал благодарственные молитвы и только потом стал извлекать из мешка дары матушки Меланьи, а также лесную добычу, собранную по дороге. Прежде всего он достал нож. Это был обычный кухонный остро заточенный ножик, не штык и не кинжал, но все же инструмент, в хозяйстве весьма важный. Затем он извлек кулек с солью, связку лаврового листа, туесок с сушеной жимолостью, килограмм посевной картошки, бутылку кукурузного масла, семенной лук, пару шерстяных носков из грубой овечьей шерсти и свернутую в рулон кошму из старого, но все еще крепкого бурого войлока. Потом вытряхнул полведра груши-дичка и диких же яблок для взваров и столько же желудей, перемешанных с грецкими орехами. Лук и картошку посадили тут же, облюбовав небольшой пятачок землицы на южном склоне. Затем соорудили в пещере камелек и ночью, чтобы не видно было дыма, развели огонь под чайником. Кипяток заправили кукурузной крупой, сушеной жимолостью, толчеными орехами, сдобрили тюрю ложкой масла, и Лунь впервые за последние дни отведал горячего. Потом встали на вечернюю молитву, после чего все досужие и даже деловые разговоры смолкли надолго. Каждый ушел в себя: Серафим снова стал творить беспрестанную Иисусову молитву, а Лунь погрузился в размышления о тайных связях с загробным миром.