Через месяц псковского сидения Хованский стал испытывать нужду в продовольствии. Он был отрезан от завеличской стороны, поскольку реку Великую контролировали горожане, в пригородах его били, в деревнях взять было нечего, и люди князя стали разбегаться. Гдов, Опочка, Изборск, Остров приняли сторону Пскова, и там тоже вспыхивали мятежи. Даже в Псково-Печерской лавре монахи были настроены за мятежный город. Немудрено! В самом Пскове армию восставших пополнили конные отряды из монастырей. Псковские грамоты смутили умы даже в далеком Олонце, где стрельцы рассуждали, не дать ли помощь далекому Пскову…

Волновалась вся Сумерская волость. Но опаснее всего было то, что начали волноваться местные крестьяне: именно из их среды появлялись многочисленные «шиши», причинявшие землевладельцам труднопоправимый урон. Недаром Хованский, трезво оценив обстановку, доносил в Москву: «…а если, государь, нам, холопам твоим, помочь и город Псков осадить крепко и промысл над городом винить и дороги очистити, и пехоты, государь, надобно тысяч в десять». Так сказать, признание бессилия: горожане дали несколько сражений, потеряли многих убитыми, но города не сдали, а такую крепость не смог взять штурмом и Стефан Баторий.

Ситуация была для Москвы угрожающей, и трижды за период восстания собирались Земские соборы. Один был целиком посвящен проблемам в Пскове. 26 июля первый Собор приговорил не требовать выдачи вождей восстания – редкое по тем временам указание. Москва боялась угрожать, действовать следовало хитростью.

Таким «хитрецом», засланным в Псков, стал епископ Рафаил. Если в начале переговоров он настаивал на выдаче зачинщиков, то теперь просил только о повиновении и принесении присяги. Но крестоцеловальная запись содержала пункт о желании псковичей отдаться под польскую корону, и это горожан так возмутило, что стоило Рафаилу такое сказать – и они тут же ушли из церкви. Несколько раз собирал он народ, но псковичи не дослушивали и уходили и присяги не давали. В конце концов Рафаил убрал пункт о передаче Польше и обещал отход Хованского от города. 21 августа горожане начали присягать на верность царю, но завершили принесение присяги только к 25 числу, и это говорит о многом. Прежде всего – о нежелании эту присягу приносить. В городе мятеж прекратился, но в окрестностях продолжался, постепенно сходя на нет, еще до февраля 1651 года.

На последнем Земском соборе, посвященном Пскову, 8 октября 1650 года «вины» с города были сняты, челобитчики допущены пред царские очи и потом милостиво отпущены домой. Впрочем, смирение горожан было не слишком искренним, и крест они целовали не по доброй воле. Еще осенью воеводе Львову приходилось вести сыск по доносам (а их поступало множество). Одну вдову, например, обвиняли в том, что она на рынке говорила: «государь млад и слушается бояр, стоит-де за немец, а не за православных хрестьян, на что-де было на царство садиться; и хлеб хотел немцам выдать, и онеде, псковичи, стали за правду». Вдове, дабы лишнего не болтала, «урезали» язык.

Зачинщики мятежа, взятые Львовым, сидели в земской избе, в тюрьме. Только к декабрю, укрепившись во власти, он получил из Москвы прощение городу и приказ выдать в Новгород и Москву зачинщиков и наиболее активно проявивших себя в мятеже стрельцов. Дабы исполнить приказ, Львову потребовалось просить выдачи у земской избы, сам он пленниками не распоряжался! Стрельцы, высланные на расправу в Новгород, были пороты кнутом, а восемь зачинщиков вместе с семьями отправлены в ссылку.

Такой опасности, как со Псковом в 1650 году, больше не возникало, но восстание 1662 года было немногим лучше. Оно тоже затронуло многие города и вызвало широкий общественный резонанс. Алексей Михайлович вел в эту пору войны, и средств на их ведение у него не хватало. Тогда была измышлена акция по введению медных денег, что должно было принести государству доход. Прежде мелкая монета чеканилась из серебра. Медные деньги появились еще в 1656 году и сначала были популярны, но потом народ понял, что реальная покупная способность медной и серебряной монет – разная. Стали шептать, что медные монеты подделывают мошенники, хотя царь попросту чеканил слишком много новых денег. Ответом рынка на избыток медных денег стал резкий рост цен на все товары. Это и побудило людей подниматься на бунты, которые так потом и были названы – медными. Самым крупным медным бунтом был московский бунт 1662 года.

В июле того года на многих воротах и стенах в Москве неизвестные лица прикрепили подметные письма. В них не фигурировали медные деньги, но назывались оба Милославских, Ртищев (автор введения медной монеты), а также Стрешнев, Шорин, Хитрово, которые якобы собрались передаться польскому королю. То есть вся верхушка, ответственная за производство новых монет и контроль за их чеканкой, объявлялась изменниками. 25 июля, днем, когда на Сретенке проходил обычный мирской сход и обсуждался медный вопрос, кто-то сообщил, что видел на стене неподалеку такое письмо. Но к тому времени власти уже послали верных людей, чтобы «клеветнические измышления» содрать и доставить во дворец, и толпа увидела лишь уходящего с листком дворянина. За ним сразу бросились следом, изловили, а письмо отобрали. Стрелец Нечаев тут же его всем и зачитал. Опасные слухи усилились. Оказалось, письма нашли во многих местах и все их изучают. Толпы стали стекаться на Красную площадь, и вскоре она вся гудела. На площади решили идти к царю и молить о выдаче проклятых изменников. Пошли.

Царь тогда был в Коломенском. Толпа двинулась на Коломенское, по дороге агитируя и пополняясь новыми сторонниками. Царь находился в церкви, но крики заставили его выйти к народу. Он обещал во всем разобраться и хотел вернуться на обедню, но не тут-то было.

Толпа уходить отказалась и все громче требовала выдать изменников на расправу. Некоторые, самые смелые, вообще вскочили на крыльцо к царю и стали хватать его руками и спрашивать, можно ли его обещаниям верить. Царю, как писал Иловайский, пришлось даже ударить с одним инициатором мятежа по рукам. Он ушел, а на переговоры с народом отправил князя Хованского, у которого с переговорами, как помнится по псковскому бунту, всегда возникали проблемы. Разговаривать с людьми он не умел. Пока Хованский уговаривал, уже пошли грабежи, разнесли двор Шорина. Боярин бежал, но его сыну это не удалось, тот был пойман, и от него потребовали дать ответ: передался ли его отец Польше. Перепуганный подросток сказал, что отец – передался, тогда его как свидетеля схватили и потащили к царю в Коломенское. Дабы доставить было сподручнее, юношу посадили на телегу и повезли. Бояре сразу распорядились ворота закрыть и ни в Москву, ни из Москвы никого не впускать и не выпускать.