Через полчаса они уже были в квартире на пятом этаже дома номер девять Поварского переулка. Женщина, встретившая их у двери, высокая, очень исхудавшая, с красиво уложенными волосами и большими серыми глазами, как оказалось, была учительницей и вечером этого дня уезжала в эвакуацию. Небольшая двухкомнатная квартирка с окнами во двор имела, однако, два выхода. Высоченные потолки, украшенные лепниной, большие вполстены окна делали квартиру просторной и уютной. На стенах картины, репродукции Айвазовского, старинной работы часы с кукушкой, портрет какого-то пожилого мужчины и небольшое фото красивой девушки.

— Это мой дед, он был профессором. А это моя дочка, Ольга, — пояснила Ванголу хозяйка квартиры. — Дедушка давно умер, а дочь…

Женщина замолчала, прижав руки к горлу, успокаивая себя.

— Дочь пропала без вести в начале войны, ушла санитаркой на фронт, прямо из института.

— Она не погибла, — ответил женщине Вангол.

— Да-да, я уверена, она живая, она найдется…

Потом он долго не мог понять, почему вдруг так уверенно сказал об этом. Все произошло спонтанно. Оказалось, все просто: фотография излучала живое тепло, и он его почувствовал.

Гюнтер долго сидел, молча широко открытым ртом глотая воздух, — очень крутой и длинной показалась ему лестница. Когда внизу в колодце двора они услышали автомобильный сигнал, Вангол помог спуститься хозяйке квартиры с вещами.

— Я надеюсь вернуться месяца через два, если что, положите ключи в условленное место, как договорились.

— Конечно, все будет в порядке, — заверил ее Вангол.

— Вангол, как я останусь здесь один? — спросил Гюнтер уже который раз, когда тот вернулся в квартиру.

Вангол, улыбнувшись, дружески встряхнул его за плечи.

— Гюнтер, вам нужно пробыть здесь до моего возвращения, это две недели, возможно, три. У вас есть все: продукты, вода, будете топить буржуйку — вот как сейчас, если будет холодно. На это время дров хватит. Никуда не выходите. Я вернусь, Гюнтер, и сделаю возможным выполнение вами вашей миссии. Я поговорил с соседкой, она медсестра, она сможет помочь вам, если вдруг станет плохо. Она будет приходить к вам каждый день по вечерам после работы. Она работает рядом, в Мариинской больнице. Так что все будет хорошо, Гюнтер. Самое тяжелое для вас закончилось. И не забудьте, для соседки вы Геннадий Риушев. Вот ваши документы, вы бывший работник Ленинградского института, физик, инвалид по болезни. Все, это мы уже обсуждали, мне пора. До встречи, Гюнтер, то есть Геннадий.

В ноябре 1941 года гауптман Фридрих Кранке получил очередное звание. В небольшом старинном прусском городке Тильзит, знаменитом задолго до Наполеона с его Тильзитским миром, своим пивом, сыром и величественными кирхами, он со своим адъютантом Рунге заехал в отель у моста Королевы Луизы, где в уютном баре с видом на реку решил отметить это событие. У него было пять дней отпуска. Кранке решил их провести достойно и весело. Ему уже опротивели нескончаемые колонны на пыльных, а теперь еще и грязных дорогах, переклички пленных, лагеря, мертвые лица в нескончаемых шеренгах, жуткий, непереносимый запах смерти в этих лагерях… Он хотел отмыться. Он хотел расслабиться. Он хотел отвлечься и забыться на несколько дней, обстановка в этом тихом городке располагала.

Пока адъютант занялся бытовыми делами, Кранке пошел по городу. Устроил себе экскурсию. И не зря. Архитектура старинных зданий потрясала его своей неповторимостью и строгой красотой. Кто-то сравнивал этот город с Парижем, вернее, называл его «маленький Париж». Да, в этом что-то есть, в мыслях соглашался Кранке. Он долго гулял по большому, тщательно ухоженному парку и берегу озера. Стая лебедей кормилась из рук какой-то пожилой женщины. Кранке приблизился, опустил к воде руку. Лебеди доверчиво потянулись к нему, один даже ущипнул за перчатку. Пройдя через центр, вышел к памятнику знаменитому немецкому поэту Шенкендорфу, бронзовая фигура которого взывала к небесам, пересек площадь и углубился в дубовый парк, окружавший театр. Старые дубы не спешили сбрасывать уже пожелтевшие листья, шумели ими от легких порывов ветра. В местном драматическом театре вечером давали спектакль, и в многочисленных аллеях около него было людно. Люди оживленно что-то обсуждали, звучали женский смех и звонкое цоканье каблучков по отполированным камням брусчатки мостовых и тротуаров, сиял мягкий свет газовых фонарей. Все это было так далеко от войны, от всей той грязи и мерзости… Неужели кто-то еще дарит женщинам цветы…

Нет, это какой-то другой мир. Фридрих почему-то вспомнил русскую девушку, медсестру, с изумительной красоты глазами и фигурой богини. Он увидел ее летом, в колонне пленных, потом, к сожалению, ее увезли офицеры СС. Фридрих был слегка огорчен тем, что не успел ее «опробовать», и выкинул из головы, как десятки других прошедших через его руки женщин. Да, видно, не совсем — врезались в память ее глаза. Они были разного цвета, отчего ее взгляд был просто фантастически красив, он обладал какой-то неземной притягательностью. Кранке умел видеть красоту. Эта красота привлекала его, и он желал ею владеть, владеть безраздельно. Сколько он ни вглядывался в лица женщин, ничего подобного найти не мог. Вот и сейчас он машинально взглянул на стоявшую у колонны женщину, и вдруг как удар тока пронзил его. Это была она. Он узнал ее мгновенно. Это невозможно!! Как она вообще могла здесь оказаться? Фридрих прошел мимо и остановился, вытащив сигареты, прикуривая, еще раз внимательно посмотрел на нее. Да, сомнений не было, это была она. Но она была прекрасно одета и явно кого-то ждала.

«Что она здесь делает?»

Будто услышав этот возникший в мозгу Кранке вопрос, она вдруг повернулась и как бы мельком взглянула на него. Это был ее взгляд, ее разноцветные глаза в мгновение пронзили Фридриха. Он просто потерял дар речи и так и замер с неприкуренной сигаретой во рту. В это время к ней из-за колонны вышел высокий белокурый офицер. Фридрих увидел зигзаги молний на его петлицах и вытянулся в приветствии:

— Хайль Гитлер!

— Зиг хайль, — спокойно ответил ему офицер СС и, взяв под руку ожидавшую его даму, не спеша спустившись со ступеней театрального крыльца, пошел с ней, оживленно беседуя, по одной из аллей парка.

Он громко говорил, обсуждая тему спектакля, игру актеров. Фридрих, следуя за ними, отчетливо слышал его, но не слышал ответов женщины. Она не должна была знать немецкий язык, не могла и говорить на нем. В этом Кранке был почему-то убежден, и вдруг он услышал ее голос. Она произнесла фразу, соглашаясь в чем-то с офицером. Она говорила на немецком! Неужели он, Фридрих Кранке, обознался? Этого не может быть! Это же она! Это ее глаза! Кранке ускорил шаг и догнал их. Поравнявшись, он повернулся и, щелкнув каблуками, сказал:

— Господин штурмбаннфюрер, извините, разрешите представиться, гауптман Фридрих Кранке.

Офицер остановился, вглядываясь в лицо Кранке, затем предельно холодно произнес:

— Штольц. Что вы хотели, гауптман?

— У меня сегодня небольшой праздник, а я совершенно один в этом городе, позвольте пригласить вас и вашу очаровательную даму к моему скромному столу.