ваша национальная гордость. Мункачи! Мне удалось этот его этюд прибрести в Париже. Помните, его знаменитая картина «Христос перед Пилатом»? Голова одного из воинов. Что за сила и какой могучий рельеф лепки! — молвил Арканцев, давая понять, что, записывая графиню в соотечественницы Мункачи, намерен видеть в ней венгерку.

Сухо щелкали выключатели. Одни рефлекторы погасали, другие вспыхивали.

— Это портрет Рейнольдса… Не правда ли, сколько в нём чисто английского благородства?..

— А этот офицер в гусарской форме?

— Это мой дед, Евгений Арканцев… Герой двенадцатого года и участник похода во Францию… Писал Доу…

Можно было подумать, что цель посещения графини — знакомство с коллекцией картин этого молодого сановника, с таким розовым лицом и «валуевскими» бакенами.

Ирма по достоинству оценила такт Леонида Евгеньевича, невольно сопоставив его с покойным графом Эренталем, с первых же слов огорошившим ее своими плантаторски-рабовладельческими требованиями.

Что графиня, Вовка и тот удивлялся!.. «Сам горел нетерпением забросать ее каскадом вопросов, а когда она здесь, налицо, он ее угощает своими картинами…»

За ужином в таком же самом духе история. Леонид Евгеньевич оказался очаровательным хозяином, ухаживал за гостьей, сам подливал вина, спрашивая, по вкусу ли… Пустая беседа, так же искрящаяся, как холодное шампанское в бокалах, ни к чему никого не обязывала, и за тридевять земель далека была от всякой политики. Говорили о чем угодно… О меланхолической скуке Ментоны[10], о парижских улицах, о европейском комфорте, и тут же рядом о восточной грязи мусульманских кварталов Каира, о чем угодно кроме того, чем интересовался в данный момент Леонид Евгеньевич.

Вовка недоуменно пялил на него ассирийские глаза свои. Да и такой, более стреляный воробей, как графиня, и та уже теряла под собой почву…

Кончили ужин… Булькал подогреваемый синим пламенем кофе в сверкающей машинке… Герасим поставил ликеры… Мужчины, испросив разрешение дамы, закурили сигары.

И вдруг, словно продолжая беседу на тему об удобствах пляжа в Биаррице, Леонид Евгеньевич, выпустив клуб ароматного дыма, небрежно спросил:

— Как вы полагаете, графиня, когда приступит монархия Габсбургов к мобилизации Восточной Венгрии и Галиции? Я полагаю, что тайная мобилизация уже началась и корпуса понемногу стягиваются… Я догадываюсь, но одних догадок мало…

— Догадки вашего превосходительства имеют полное основание. Мобилизация уже началась под покровом глубочайшей тайны. Войска перевозятся глухою ночью, и даже командиры полков и дивизий сами не знают, куда именно отправляются их эшелоны.

Арканцев чуть заметно склонил голову. Новый клуб дыма и новая просьба. Именно просьба:

— Графиня, вы меня весьма обяжете, сделав маленькую любезность. Вы свой человек на Сергиевской. Будьте добры узнать, какие именно корпуса перебрасываются к нашей границе?.. Это не будет вам в тягость?..

— Отчего же, с удовольствием. Кстати, завтра же надо мне быть на Сергиевской.

— Попробуйте этот ликёр, графиня. Это «стрега». Его мало пьют у нас. Но, по-моему, в смысле аромата и вкуса он гораздо лучше бенедиктина… Кстати, заодно: раз вы будете завтра на Сергиевской, мне любопытно знать, каков будет образ действий по отношению к Сербии? Ограничатся ли венские военные круги одним угрожающим, вернее, запугивающим заслоном или будут действовать более энергично, вплоть до стремительного вторжения на территорию этой симпатичной славянской страны? Еще одно «кстати». В данном случае мы обойдемся без благосклонного участия Сергиевской. Неизвестен ли вам, случайно, приблизительный день, когда именно должно произойти злодейское покушение на его высочество эрцгерцога Франца-Фердинанда?..

Ясным взглядом восточных глаз своих Ирма отвечала:

— Это должно случиться со дня на день. Быть может… быть может, послезавтра… Словом, в день Косова.

Графиня пригубила густой золотистый ликёр из тоненькой рюмочки.

— Стрега вам нравится, графиня?..

— Очень. Я пила, но давно. Очень нравится!..

— Весьма рад. Хозяину приятно, когда хвалят у него, даже хотя бы из самой элементарной любезности… Вы мне доставили большое удовольствие, графиня, вашим малым первым посещением. Надеюсь, не последним! В вашем обществе так незаметно летит время… Право, она мила, — бросил Арканцев Вовке по-русски и опять перешёл на французский язык: — Мне хотелось бы, графиня, как-нибудь отметить наше знакомство. Не откажите принять от меня скромный подарок… В моей библиотеке имеется одна венгерская книжка. Это сборник баллад и легенд вашего славного поэта Мадача. Иллюстрирован сборник не менее славным художником Зичи…

— Ах, Зичи!..

— Да. Он прожил полвека в России, и я лично хорошо знал покойного. Извиняюсь, чтоб не забыть, я сейчас же отыщу эту книгу… Вы простите мое двухминутное отсутствие… А ты, Вовка, займешь графиню.

Арканцев вышел. Ирма и Вовка остались вдвоём.

— Вот видишь, а ты стеснялась!.. Как все это вышло мило и просто. Какое он на тебя произвёл впечатление?

— Чарующее. Это настоящий барин, настоящий грансеньёр.

— Не похож на Эренталя?

— Фи… можно ли сравнивать. То хам, выскочка… Какие хорошие картины. У него тонкий вкус, и вообще сколько внимания. Эта книга Мадача… Пустяк, а между тем — внимание.

— Я же недаром убеждал тебя, что служить у нас будет и приятнее и легче…

Он накрыл её руку своею и сжал. И это было каким-то властным электрическим током… И опьяненный шампанским Вовка думал использовать по-своему отсутствие Арканцева… Но послышались твердые шаги Леонида Евгеньевича, и Криволуцкий, словно резвый школяр пред появлением строгого учителя, опять сидел на своём месте и преувеличенно громко нёс какой-то вздор.

Арканцев учтиво положил перед графиней аккуратно завернутую в белую бумагу и перевязанную голубенькой ленточкой довольно увесистую книгу в переплёте.

— Вот ваш великий Мадач!.. Здесь, на чужбине, вам должно быть приятно вспомнить родной язык, в особенности в условиях такой красивой и звучной формы… Увы, я не владею венгерским языком. Но даже в переводе ваш поэт пленяет меня красотою и музыкальностью своего стиха…

Графиня и Вовка вернулись в отель. И прямо к Ирме. Он покинет ее лишь на рассвете. Так он решил еще там, на Мойке.

— Покажи книгу мне. Джулия… Нет ли каких-нибудь иллюстраций в духе моего настроения? Зичи ведь был большой художник греха! И так соблазнительно рисовал любовь, как никто…

Он хотел разорвать голубенькую ленточку, но Ирма — женщина всегда женщина — аккуратно ее развязала.

Из книги выпал на ковёр белый, твердый и пухлый конверт. В нём оказалось пять тысяч новенькими, хрустящими пятисотрублевками.

— Как это галантно!.. — воскликнула графиня, тронутая, умиленная.

— Да, это очень галантно, — механически-равнодушно согласился Вовка, обнимая ее…

5. «Наемный убийца»

Борец Вебер, чемпион Вены, был добросовестный малый, во-первых, и солидный, аккуратный немец, во-вторых. Раз он взял на себя известное обязательство, получав к тому же, еще кругленький аванс, он должен это свое обязательство с