В городе Веллетри их встретил кардинал делла Ровере, ведь тут располагалось его архиепископство. На устроенном им званом ужине они с Чезаре сидели за одним столом и поднимали бокалы с прохладной вежливостью. Той ночью французы разошлись спать в изрядном подпитии, уверенные в своей победе и в том, что их ждет неувядаемая слава. Луна убывала, и густая тьма зимней ночи была непроглядной.

Незадолго до полуночи из палатки Чезаре выскользнул человек, одетый в черную ливрею королевского конюха. Он прошел мимо охранников, обменявшись с ними шутками на ломаном французском, к полю, где паслись королевские лошади. Он приблизился к черному жеребцу, лучшему из шести подаренных королю и оказавшемуся самым норовистым и несговорчивым. Животное стояло спокойно, как статуя, пока молодой человек надевал на него седло и уздечку, не переставая нашептывать что-то на ухо. Минуту спустя оба молча скользнули во тьму прочь от спящего лагеря. Они преодолели первые несколько миль перелеском, а затем вышли на дорогу. Еще не рассвело, а у церкви рядом с Марино их уже встречал человек в маске, с мечом и сменной одеждой. Они обменялись рукопожатием раз, потом снова, а когда в сером зимнем небе взошло солнце, вместе двинулись в путь. К ночи они достигли Рима.

А в лагере король и его свита завтракали без молодого кардинала. Посланный разбудить его охранник нашел лишь опоенного чем-то до беспамятства слугу и пустой тюфяк Чезаре. Король был вне себя от ярости. В повозке с багажом лежали нетронутыми огромные сундуки кардинала. Их вытащили на дорогу, поставили перед королем и открыли. Внутри, под отрезами дорогой парчи, не было абсолютно ничего. Мулы, даже теперь выглядевшие тяжело нагруженными, безразлично стояли рядом, пока король в гневе прыгал вокруг них, извергая проклятия:

– Все итальянцы мерзавцы, негодяи и предатели, а папа римский со своей дрянной семейкой хуже всех! Бог свидетель, я сам вышвырну его с трона и…

Но он и его двадцать пять тысяч солдат были на полпути к Неаполю, и все знали, что обратной дороги нет.

Когда Александр получил от него письмо (с теми же эмоциями, разве что написанное более официальным языком), то кричал громче короля:

– Что?! Его величество думает, будто я вступил против него в заговор? Против человека, которого я принял в свое сердце, как сына! Как посмел кардинал Валенсии ослушаться меня, своего понтифика! Его побег никак не связан со мной, и мы опечалены таким поведением не меньше, чем король. Где он? Где? Мы прочешем весь город и выкурим беглеца, а когда мы его найдем, тотчас же отправим обратно.

Когда французский гонец вышел из комнаты, у бедняги звенело в ушах. Стоя за закрытой дверью и глядя на украшавший потолочную балку герб с быком, он слушал продолжение брани:

– Позовите Буркарда! Приведите командующего папской гвардией! Мы найдем кардинала, даже если придется обшарить вдоль и поперек все дворцы Рима!

В Париже при французском дворе было полно мастеров разыгрывать спектакли, особенно мелодрамы и трагедии, но гонец никогда в своей жизни не встречал актера, который мог бы потягаться с Александром талантом.

Тем временем в замке Сполето, в шестидесяти милях к северо-востоку, Педро Кальдерон уже отдавал приказ разжечь огонь и приготовить спальню к приезду новых гостей.

Через день прибыли двое мужчин в масках, пыльные с дороги, но в приподнятом настроении. К немалому удовольствию Кальдерона, ему позволили присоединиться к ночному пиршеству. Тьму освещал огромный очаг. Трое мужчин пододвинули к нему кресла, на подносах перед ними лежала еда: жареный вепрь в густом яблочном соусе и вино из местных виноградников. Алкоголь вкупе с эйфорией побега развязал языки, и разговор зашел об искусстве ведения войны. Чезаре рассуждал о том, как разбивать и свертывать лагеря, о преимуществах пикинеров перед кавалеристами в составе армии и о том, как метко передает только что вошедшее в итальянский язык слово и страшный звук, и пугающую мощь нового артиллерийского оружия. Бомбарда.

Десятью днями позже французская армия вошла в Неаполь. Его жители ликовали. Они давно устали от жестокости и беспорядков, но, как и свойственно людям, не потеряли надежды на то, что новый правитель окажется лучше предыдущего.

В королевском дворце, где теперь располагался весь его двор, Карл доброжелательно поприветствовал первых неаполитанцев, а также их жен и красавиц дочерей, жаждущих снискать расположение монарха. Он был так польщен проявленной к нему любовью, что торжественно пообещал занести всех и каждого в свою маленькую книжечку в кожаном переплете, которую всегда хранил под кроватью. Что ж, историю каждый пишет по-своему.

По примеру своего короля французы тоже окунулись в праздное ничегонеделанье. Отрезвить их не смогла даже потеря второго заложника, принца Джема. Он уже давно плохо себя чувствовал, практически с самого начала пути, был постоянно пьян и драчлив, затевая ссору с любым, кто имел неосторожность с ним связаться. Годами наблюдавший за его деградацией Александр был прав в своих суждениях: принцу Джему не исполнилось и тридцати семи, а он уже стал вконец пропащим человеком; ожесточенный и пристыженный, он теперь боялся встречи с братом, который был куда сильнее и куда безжалостнее его самого.

Чем ближе они подъезжали к Неаполю, тем больше времени Джем проводил в бессознательном состоянии. Во дворце он выходил из своей комнаты лишь для того, чтобы пожаловаться на подпорченную пищу. Однажды утром он и вовсе не проснулся. Слуги, радуясь возможности отдохнуть, не беспокоили его. К тому времени, когда они все же решили проведать хозяина, тот едва дышал. Король вовсю предавался веселью и не хотел, чтобы его беспокоили. Он отправил к принцу докторов, те осмотрели его и ощупали – возможно, чуть грубее, чем должно, но ведь он и сам всегда вел себя с ними грубо, впрочем, как и со всеми другими. Никакой реакции не последовало, и к ночи принц испустил дух.

Вскоре пошли слухи, что Александр, которого уже давно обвиняли в жестокости, отравил его, чтобы расстроить военную кампанию короля. Когда эти слухи достигли Александра – папа вновь воссоединился с Чезаре и внимательно изучал все письма, которые присылали ему шпионы из Неаполя, – он не знал, гневаться ему или радоваться глупости своих врагов.

– Ты только посмотри, как сильно люди охочи до скандала! Какой нам прок в отравлении этого турка? Живой он дает в папскую казну сорок тысяч дукатов в год, даже больше, если прибавить плату за его постель и стол! Ах да! Кто-то должен сообщить Пинтуриккьо. Возможно, теперь он захочет убрать его с картины, на которой изображен Александрийский двор.

В Неаполе пожитки принца разобрали себе дворяне, мечтавшие о восточных одеждах, а кривая сабля, отрубившая, по словам Джема, головы десяткам правоверных, была отдана королю. Уже сейчас стало очевидно, что ближе к Святой земле его величество не подойдет. Армия вздохнула с облегчением. Кому нужны бурные моря и язычники, когда они и так уже в стране изобилия?

Забравшись под юбки красавиц Неаполя (к дилетанткам быстро присоединились профессионалки), французы с головой окунулись в сладкий плен предлагаемых ими наслаждений.