Я молчу, глядя на нее. Инспектор ставит чашку на стол и сцепляет руки в замок.

– Послушайте, я вовсе не хочу причинять вам еще больше страданий, и все же мы должны кое-что прояснить. – Она умолкает. – У вас с сестрой нет ни свидетельств о рождении, ни больничных записей. Первый официальный документ, в котором вы упоминаетесь, – отчет констебля Эндрю Дэвидсона, датированный пятым сентября девяносто восьмого года. В нем говорится, что вы убежали из дома и вас обнаружил некий Питер Стюарт шестидесяти шести лет, проживавший в доме десять по Мердайк-плейс. И когда мы с Логаном изучили этот отчет поподробнее, знаете, что показалось нам еще более странным?

Горячая чашка обжигает кожу.

– Мистер Питер Стюарт нашел вас в гавани Грантон.

Пальцы покалывает, словно я все еще чувствую тепло Эл, ее крепкую хватку. Запертый в гавани ветер с Северного моря пронизывает меня до костей, вздымает волны, гремит мачтами и буями. Вместо белого неба, с которого сыпется снег, я вижу багряный рассвет, расползающийся по водной глади как кровоподтек. Как кровь – кислая, темная и проворная.

– В двенадцать лет вы обе появляетесь в гавани Грантон буквально из ниоткуда. Вы отказываетесь сообщить о себе что-либо, кроме имен. Вас никто не заявляет в розыск и не ищет, причем у обеих есть травмы, указывающие на физическое насилие. Ваших имен нет ни в одной книге записей актов гражданского состояния. Вас не существует!

Инспектор снова умолкает, откидывается на спинку стула и ждет. Я молча сижу и смотрю в окно. Метель усиливается.

– Итак, что же случилось дальше? Социальная служба отправила вас в приют, где не задавали лишних вопросов, и у вас началась новая жизнь?

Еще как задавали! Просто мы отказывались отвечать, а потом, когда стало ясно, что нас не удочерят, нам помогли оформить документы. Мама всегда твердила, что наша фамилия – Морган. В честь короля пиратов, который нас бросил. В честь отца, которого мы никогда не видели. Я смотрю, как хлопья снега исчезают, коснувшись мокрого тротуара.

– Ладно, Кэт. Давайте начнем вот с чего: почему у Эл нет стоматологической карты?

Я закрываю глаза и пытаюсь унять дрожь.

– Она боялась зубных врачей.

– Ясно.

– Эл всегда трепетно относилась к гигиене. Мама нас приучила. Еще в Роузмаунте Эл отказывалась ходить к зубному. – Я сглатываю. – Похоже, с тех пор ситуация не изменилась.

– Почему?

Мимо нашего столика проходит женщина с орущим младенцем, который пытается высвободиться из слинг-шарфа у нее на груди.

– Зубы нам выдергивала мама. Ну, вы знаете, как это делают все родители. – Я бросаю взгляд на Рэфик, но она смотрит на меня без всякого выражения. – Если зуб шатался, она обвязывала его ниткой, другой конец прикрепляла к ручке и захлопывала дверь. Обычно это помогало. Если же зуб держался крепко, мама просто вынимала его плоскогубцами.

Рэфик хмурится.

– Молочный зуб?

– Как правило. И потом пару раз, когда мы уже подросли. Если зуб был совсем дырявый или начинался абсцесс.

– О боже!

– Родители иногда так делают.

– Нет, Кэт, не делают.

Вспоминаю крики Эл. Я стучу в запертую дверь ванной, чувствуя ее страх, боль, беспомощность. Я помню, каково это – полный рот крови, которую сплевываешь не один день. Я помню ужас, который тебя охватывает, стоит заслышать скрип ящика в кухонном шкафчике, где лежат плоскогубцы с загнутыми кончиками.

– Мама боялась клоунов. – Я пытаюсь рассмеяться и давлюсь кашлем. – Она много чего боялась, но клоуны буквально вселяли в нее ужас. Наверняка у этой фобии есть какое-то название, только я так и не удосужилась посмотреть. В общем, Эл придумала вот что: если у одной из нас болел зуб, мы наряжались в клоунов, чтобы мама не могла… Ну, вы поняли. Дедушка счел это отличной забавой и купил нам костюмы. Он твердил, что мама слишком боится всего, и мы вслед за ней станем такими. – Раздается громкий треск, и я внезапно осознаю, что сижу, хрустя суставами пальцев. – Мы рисовали на зеркале в ванной предупреждение – рожицу клоуна, – потом надевали костюмы, раскрашивали лица и прятались в комнате для гостей; мы называли ее кафе «Клоун». Иногда даже по несколько дней – пока не проголодаемся, не захотим пить или пока нам не надоест. И мама никогда туда не заходила.

– О боже… – повторяет Рэфик.

– Мама не виновата. – Я вспоминаю ее измученное, неулыбчивое лицо, ее бесконечные сказки, истории, уроки, предупреждения. – Она просто… тревожилась за нас. Хотела, чтобы мы были в безопасности. И она, и дедушка. Зачем вам все это знать?

– Почему она не водила вас к зубному? Что делала, если вы чем-нибудь болели?

Я вспоминаю, как лежала в постели и гадала, можно ли умереть от гриппа. Вспоминаю черно-синюю лодыжку Эл после того, как та свалилась со Старины Фреда. Когда нога зажила, на ней остался узловатый бугорок, и мы с сестрой перестали быть совершенно одинаковыми.

– Ждала, пока мы поправимся.

– Мама с дедушкой никогда не водили вас к врачу, верно? Просто не могли – у вас сестрой не было документов. Поэтому и с зубами сами справлялись… А как насчет школы?

– Мы получали домашнее образование – мама была прекрасным учителем. – Вспоминаю кладовую, оклеенную обоями с оранжевыми и желтыми нарциссами, деревянную парту у окна, выходившего на задний двор и сад. «Буря», «Граф Монте-Кристо», «Джейн Эйр», «Скрюченный домишко». Помню, как мы лежали в Башне принцессы, и мама рассказывала нам про Белоснежку и Алоцветика, Синюю Бороду, Черную Бороду и короля пиратов.

– Вас держали взаперти?

– Нет. Нет! – И тут я вспоминаю кривые гвозди, вколоченные в каждый подоконник, замок на красной двери, который без ключа не откроешь. Порывисто встаю, громко чиркнув задними ножками стула по полу.

Рэфик хватает меня за руки и усаживает обратно.

– Вам разрешали выходить на улицу?

– Да, мы играли на заднем дворе…

– А за пределами ограды?

– Нет, но…

– Вы когда-нибудь виделись с другими людьми, кроме мамы и дедушки?

– Да! – Первым делом я вспоминаю не про Росса или Мышку, а про Ведьму: высокую, тощую, полную черной злобы.

– С кем? – Блеск в глазах Рэфик – единственный признак того, что она вовсе не так спокойна, как хочет показать, и меня это пугает. Я точно знаю, какое имя она ожидает услышать.

Я трясу головой и снова пытаюсь подняться, только ноги не слушаются.

– Где был ваш дом, Кэт?

Я не могу пошевелиться, у меня стучат зубы.

– Кэт, все хорошо. Попробуйте расслабиться. – Рэфик кладет ладони на стол между нами, делает глубокий вдох. – Ладно, скажу сама. Нам известно почти все, но кое о чем остается лишь догадываться.