Ровен ни разу даже не бросила взгляда ни на Мону, ни на Долли Джин. Она продолжала бормотать, в ее голове, не давая ей покоя, непрерывно рождались слова, а ее глаза безнадежно пытались пробить темноту.

— Прекрасно, присаживайся, Долли Джин, и ты, Мона, и дайте Ровен выговориться.

— А ты еще кто такой?! — воскликнула, обращаясь ко мне, Долли Джин. — Откуда, Пресвятая Дева, ты явился?

Ровен неожиданно повернула голову и уставилась на Долли Джин с видимым удивлением.

Потом снова ускользнула в себя и погрузилась в воспоминания. Пожилая женщина притихла и не двигалась.

Потом пробормотала:

— О, бедняжка Ровен, она снова не в себе.

И опять уставилась на меня, широко раскрыла рот, закричала:

— Я знаю, кто ты!

Я ей улыбнулся. Не мог удержаться.

— Пожалуйста, Долли Джин, есть дела, которые нам надо уладить, — сказал Михаэль.

— Господи Иисусе, Мария и Иосиф! — кричала Долли Джин, уставившись теперь на Мону, которая торопливо вытирала свои недавние слезы. — Моя детка, Мона Мэйфейр, — Кровавое дитя!

Потом ее глаза занялись изучением Квинна. И раздался новый вскрик, перешедший в вопль:

— Так ведь это тот, черноволосый!

— Нет, это не он, — заявила Ровен сердитым сдавленным шепотом, вновь поворачивая голову в сторону женщины. — Это Квинн Блэквуд. Ты знаешь, он всегда любил Мону.

Она заявила это таким тоном, словно сообщала ответ на все вопросы во вселенной.

Долли Джин мелко дернулась в своем стуле и, после пары наклонов и покачиваний головой, принялась вдумчиво разглядывать Ровен, которая смотрела на нее, сверкая глазами, будто впервые видела.

— Ах моя девочка, моя бедная девочка, — сказала Долли Джин Ровен. Она протянула свои маленькие ладошки к Ровен и погладила ее по голове.

— Моя дорогая девочка, не переживай ты так. Все время за всех переживаешь. Такая уж ты у меня, моя девочка.

Ровен долго смотрела на нее, будто ни слова, из того, что говорила Долли Джин не понимала. Потом отвернулась, глядя в никуда, частью думая, частью грезя.

— Как раз сегодня в четыре часа, — говорила Долли Джин, продолжая гладить Ровен по голове, — эта бедная душа копала себе могилу в этом вот саду. Я вижу, как хорошо ты ее запрятал, Михаэль Карри, ты думаешь, что можешь запрятать все. Когда же я подошла к ней, чтобы спросить, что она делает здесь, посреди грязной земли, она попросила принести лопату и закопать ее, пока она дышит.

— Сиди спокойно и помалкивай, — прошептала Ровен, уставившись куда-то в даль, будто пыталась увидеть ночные звуки.

— Пришло время взглянуть на вещи шире. У нас появились новички, и это касается только самых близких. Будь достойна этой чести, Долли Джин. Храни молчание.

— Хорошо, моя девочка, — сказала Долли Джин. — Тогда продолжай говорить, как говорила до этого. И ты, моя ослепительная Мона, дни и ночи, я молюсь за тебя, и ты, Квинн Блэквуд. И ты, светловолосое, прекрасное создание. Ты думаешь, я не знаю, кто ты, но я знаю!

— Спасибо, мадам, — сказал я невозмутимо.

Заговорил Квинн.

— Итак, все вы будете хранить наш секрет? С этого момента мы подвергаемся большой опасности. Что из этого выйдет?

— Секрет может быть сохранен, — сказал Стирлинг. — Мы можем это обсудить. В любом случае уже ничего не изменишь.

— С чего ты взял, что мы собираемся убеждать всех Мэйфейров в том, что Кровавые дети существуют?

Долли Джин рассмеялась и стукнула обеими ладошками по столу.

— Это даже забавно! Мы не можем заставить их поверить в Талтосов. Этот блестящий доктор, вот она, не может даже заставить их поверить в гигантских моллюсков. Она не может убедить их избегать связей, чтобы не обзавестись еще одним ходячим младенцем! И ты думаешь, нас будут слушать, если мы попытаемся скормить им историю о Кровавых детях? Милый, да они и к телефону-то не подходят, когда мы звоним.

На мгновение мне показалось, что Ровен вот-вот примется бредить. Она уставилась на Долли Джин. Ее ужасно трясло. Лицо побледнело, губы зашевелились, бесполезно силясь произнести хоть слово. Потом Ровен очень странно рассмеялась. Мягкий свободный смех. Ее лицо сделалось девичьим и даже довольным.

Долли Джин пришла в экстаз.

— Ведь ты же знаешь, — прокричала она Ровен. — Ты не можешь убедить их в существовании пневмонии, в том, что есть грипп!

Ровен кивнула, а смех медленно, но мирно затих, преобразившись в улыбку. По правде, никогда еще я не наблюдал у Ровен подобных эмоций и любовался ею в новых проявлениях.

Мона плакала, одновременно пытаясь говорить.

— Долли Джин, пожалуйста, успокойся, — сказала она. — Нам надо кое-что уладить.

— Тогда налейте мне рома, — сказала Долли Джин. — Ради бога, сходи за ним сама, ты знаешь, где его искать. Нет… Лучше принеси мне Аморетто, немного — на донышке. Вот что сделает меня по-настоящему счастливой.

Монна тут же покинула нас, чтобы пересечь лужайку, направившись в сторону бассейна и жалобно цокая каблучками, когда под тяжестью поручения они касались камней.

Михаэль покачал головой.

— Вот еще рому в довершение ко всему выпьешь, и почувствуешь себя нездоровой, — пробормотал он.

— Я родилась нездоровой, — сказала старая женщина.

Стирлинг разглядывал Долли Джин как нечто безусловно ужасное. Я едва не рассмеялся. Ровен продолжала улыбаться Долли Джин. Это было мило, честно и немного загадочно.

— Пожалуй, я волью тебе этот Аморетто в глотку, — нежно сказала Ровен своим хриплым интимным голосом. — Я утоплю тебя в нем.

Долли Джин принялась подпрыгивать на своем стуле, прыская от смеха. Она взяла лицо Ровен в ладони и крепко сжала.

— Ну вот, я таки рассмешила тебя, с тобой все в порядке, моя гениальная девочка, мой доктор, моя госпожа, хозяйка дома. Я люблю тебя, и я единственная во всем семействе Мэйфейров, кто тебя не боится.

Она поцеловала Ровен в губы, а потом отпустила ее.

— Ты просто продолжаешь заботиться обо всех, такую уж миссию возложил на тебя Господь, понимаешь. Заботиться обо всех.

— А я разочаровываю его снова и снова, — сказала Ровен.

— Нет, нет, дорогая, — сказала Долли Джин. — Открой новое крыло в госпитале и не волнуйся ни о чем, моя хорошая девочка.

Ровен вновь сжалась на стуле. Она выглядела растерянной. Ее глаза закрылись.

Через лужайку к нам легко, будто порхая, шла Мона, держа в руках серебряный поднос, уставленный ликерами и сияющими бокалами. Она водрузила все это на железный стол.

— Так, посмотрим, — сказала она. — Среди нас три человека, — она поставила бокалы напротив Стирлинга, Михаэля, Долли Джин и Ровен. — О! Нет, у нас тут четыре человека. И теперь у каждого из вас по бокалу.