— Был момент, когда она обернулась, подняла солнечные очки и посмотрела прямо мне в глаза. Я подумала — и что? Чем мне это грозит? Она улыбнулась, а я почувствовала сонливость и не могла больше сосредоточиться ни на чем другом, кроме того, что тетушка Куин умерла, а все другое рядом с этим не имеет значения.

— Я решила не смотреть на Квинна. Решила, что не буду думать о том, как изменился его голос, когда он говорил со мной по телефону — это волновало меня год назад, когда я впервые заметила в нем разительные перемены. В конце концов, я могла ошибаться. Да и что дает знание о подобных вещах? Ну и пусть белокурый парень, сидящий на скамье рядом с Квинном, похож на ангела. Разве могла я догадаться, когда встретила его всего лишь день или два спустя в гостиной Блэквуд Мэнор, что он "похитит" Мону и будет разговаривать, как гангстер? — у нее вырвался прелестный интимный смешок. — У меня был мой Медицинский центр — моя миссия в реальном мире. Тогда же я присутствовала на похоронной мессе и, закрыв глаза, принялась молиться. А потом Квинн вышел на кафедру и говорил такие хорошие слова о тетушке Куин, и с ним был маленький Томми Блэквуд. Ну разве тот, кто не жив, смог бы так себя вести?

— А мне нужно было возвращаться в Центр, к Моне, лежавшей в кровати, исколотой иглами, в бинтах и повязках, истерзавших ее кожу, и убеждать, что Квинн здоров, доволен и чувствует себя превосходно, к тому же подрос еще на четыре дюйма после длительной поездки по Европе. Что ее возлюбленный… — она снова остановилась, словно поток слов иссяк. Она смотрела перед собой в пустоту.

— От твоих историй нам нет никакой пользы, — сказала Мона жестко.

Я испытал шок.

Мона продолжала:

— Зачем ты рассказала нам все это? Не ты главная героиня произошедших событий! Ну хорошо, итак ты боролась за мою жизнь все эти годы. Вместе тебя это бы делал какой-нибудь другой доктор. И здесь ты выкапывала трупы Талтосов, и что?..

— Перестань, нет, — прошептала Ровен. — Ты говоришь о моих грехах, о моей дочери!

— Вот о чем идет речь! Я не могу! — закричала Мона. — Вот почему ты не могла поступить иначе! Но ты тут рассусоливаешь…

— Итак, ты тоже дала жизнь одному из них? — нежно спросил я Ровен. Я протянул через стол руку и накрыл ее ладонь своей. Ее рука оказалась холодной, но Ровен тут же сжала мои пальцы.

— Предатель! — сказала мне Мона.

— Бедная малышка, — сказала Долли Джин, которая была уже пьяной и задремала. — Нарожала этих ходячих детей, которые разорвали ей матку.

При этих словах Ровен затаила дыхание. Она убрала руку, а ее плечи сжались, как будто в попытке спрятаться в себя.

Михаэль был сильно встревожен, как и Стирлинг.

— Долли Джин, эта тема не обсуждается, — сказал Михаэль.

— Ровен, ты можешь продолжить? — попросил я. — Я понимаю все, что ты говоришь. Ты как раз объясняла, как и по какой причине ты готова хранить наш секрет.

— Верно, — сказал Квинн. — Ровен объяснила, почему она готова мириться с тем, что мы есть.

В глазах Михаэля отразилась сильнейшая боль, нечто глубоко личное, с чем он оказался почти один на один с собой.

— Да, это и есть правда, — сказал он вполголоса.

— Я родила двоих, — сказала Ровен. — Я дала волю злу двенадцать поколений спустя. Вот, что хочет услышать Мона. Вот секрет, которым мы можем с вами обменяться.

— О да! — саркастически вскричала Мона. — Продолжим выслушивать сагу о Ровен! Я желаю услышать о собственном ребенке! И человеке, который ее забрал.

— Сколько раз я должна говорить тебе, что не могу их найти. Я вновь и вновь предпринимала поиски.

Я рассердился на Мону. Мне пришлось глубоко вздохнуть. Я придвинулся к ней, вырвал ее из оберегающих объятий Квинна и повернул лицом к себе.

— Теперь послушай меня, — тихо сказал я. — Перестань оскорблять свою силу. Перестань забывать, что она у тебя есть. Не забывай о неизбежных ограничениях, когда ты с родными! Теперь у тебя есть такие возможности для поисков дочери, о которых Ровен и Михаэль не могли и мечтать! Мы с Квинном здесь, чтобы выяснить, кто такие Талтосы, потому что ты не могла нам толком рассказать о них! (Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами, в которых промелькнула тень ужаса). Как только мы спрашивали тебя о них, ты начинала заливаться слезами! На самом деле, за последние тридцать шесть часов ты рыдала больше, чем любой новорожденный вампир, с которым мне приходилось иметь дело! И это уже становится онтологическим, экзистенциональным эпистемологичеким интерпретационным занудством.

— Как ты смеешь высмеивать меня?! — прошипела она. Она сделала глубокий вдох, чтобы совладать с собой. — Отпусти меня сейчас же! Ты вообразил, что я буду подчиняться тебе в каждой мысли, слове и деле! Размечтался! Я не какая-то жалкая шлюшка, за которую ты меня держишь! Я была гордостью и наследницей всей семьи Мэйфейров! Я знаю, что значит самообладание и сила! И ты не выглядишь для меня, как ангел, и разрази меня гром, если я вижу в тебе хотя бы толику обаяния настоящего гангстера!

Я оторопел. И отпустил ее.

— Я сдаюсь, — сказал я с отвращением. — Ты просто наглая маленькая невежа! Делай, что хочешь.

Квинн схватил ее, развернул и заглянул ей в глаза.

— Пожалуйста, успокойся, — сказал. — Пусть Ровен говорит так, как ей удобнее. Если ты хочешь снова стать Моной Мэйфейр, нужно мириться с этим.

— Мона, это действительно так, — сказал Стирлинг. — Помни. Перед тобой раскрывают душу, идет обмен исключительной откровенностью.

— О! Давайте начистоту, — сказала Мона. — Я победила смерть, а мы собрались здесь, чтобы выслушивать личные переживания Ровен Мэйфейр?

Долли Джин, дремавшая в обнимку с бутылкой, внезапно обнаружила признаки жизни, стала раскачиваться, наклонилась вперед, ее маленькие, окруженные морщинками глаза тяжело уставились на Мону.

— Мона Мэйфейр, прикуси язычок, — сказала она. — Тебе хорошо известно, не важно, как ты была слаба, что Ровен очень редко говорит, а уж если говорит, то у нее имеется, что сказать. Ты и твои восхитительные друзья узнают о семье Мэйфейр, и каким образом, скажи, это может причинить тебе боль? Как твоим красивым спутникам понять тебя? Замолчи.

— О! Ты просто присоединилась к общему хору! — резко ответила Мона. — Пей свой Амаретто и не трогай меня!

— Мона, — сказал Квинн, как мог любезно. — Есть вещи, которые нам необходимо выяснить ради твоего же блага. Неужели так тяжело слушать Ровен?

— Ну хорошо, — несчастным голосом ответила Мона и уселась обратно на стул. Она вытерла лицо одним из тысячи своих платков. Уставилась на меня. Я уставился на нее, потом перевел взгляд на Ровен.

Ровен наблюдала всю сцену с отстраненным выражением, ее лицо было еще больше расслабленным, чем за весь вечер.

Долли Джин сделала еще глоток Амаретто, уселась обратно и закрыла глаза. Михаэль изучал нас троих. Стирлинг ждал, но наши резкие слова его зачаровали.