стал тихим и немногословным даже со мной и Констанцией. Я знала, что он и прежде вел себя с окружающими сдержанно и расслаблялся лишь в моем обществе — обычно мы весело болтали с ним. Но после аварии Сэм и вовсе стал молчуном.

Сохранилась лишь часть нашего леса: остальное вырубили военные, расширяя свой аэродром. Но я часто брала Констанцию в первую «гавань» — других не сохранилось, где мы садились на траву, и она начинала свои шумные игры, в то время как я занималась вязанием или просто наблюдала за ней. Часто с нами приходил и Сэм. В тот день он тоже сопровождал нас. Дочери нравилось, когда Сэм ходил с нами в «гавань», потому что весело играл с ней, но сейчас он просто сидел рядом со мной, подтянув колени и, как обычно, свесив руки.

— Ты хорошо чувствуешь себя, Сэм? — поинтересовалась я.

— Да, все в порядке.

Я больше ничего не говорила. Мне было хорошо известно, что первая авария всегда потрясение для шахтера. Одни быстро оправлялись от него, рассматривая происшедшее как горький, но полезный опыт, на других случившееся всегда оставляло свой след. Я чувствовала, что так произошло и с Сэмом. Он всегда боялся темноты, как ни пытался храбро противостоять ей.

Констанция, вдоволь наигравшись, устала, и Сэм нес ее домой на своих плечах. Едва он опустил ее на пол, как дверь черного хода распахнулась и в кухню, даже не постучавшись, влетел Дон.

Сэм резко, словно подброшенный пружиной, выпрямился. Я не могла ошибиться: мимолетное выражение страха появилось на его лице при виде Дона.

— Ум… гу. Н… да! — словно пропел тот.

Сэм не ответил, и Дон уже другим тоном продолжал:

— Ну что, рад видеть меня? — он сделал шаг вперед, но Сэм не отступил, а лишь произнес:

— Чего тебе надо?

— Чего мне надо? Ты, трусливая сволочь! Да я сейчас запросто вышибу из тебя мозги!

Услышав угрожающий голос Дона, Констанция захныкала. Я быстро взяла ее на руки и сказала:

— Послушай, Дон, мне не нужно здесь никаких скандалов.

— Ты знаешь, что он хотел сделать? — спросил Дон, не отрывая глаз от брата, лицо его так перекосилось от ярости, что казалось, вот-вот разлетится на куски. — Он пытался убить меня!

Я ничего не могла с собой поделать — мой взгляд, испуганно-вопросительный, метнулся к Сэму. Но оно ничего не сказало мне, признаки какого-либо страха уже покинули его.

— Да ты с ума сошел! — воскликнул он.

— С ума сошел, да? Хорошо, но ты, черт побери, станешь еще более сумасшедшим после того, как я разделаюсь с тобой!

— Не знаю, о чем ты.

— Да ну? Я едва не задохнулся, пока мы добрались до вентиляционного люка. Значит, ты не пролезал через него и не захлопывал его за собой что есть силы, так? Ну конечно, нет! Да если бы Стив Мортон не вернулся взглянуть, все ли вышли, я бы уже был покойником. А ты сказал ему, что был последним, разве не так?

— Я не знаю, что сказал ему, мне самому было плохо.

— Самому было плохо… до того, что тебя даже не стали держать в больнице. Ты, чертов… — он сделал выпад в направлении Сэма, и я бросилась вперед, закричав:

— Нет, не смей, не здесь!

Дон сделал глубокий вдох и воскликнул:

— Ладно, ладно. Пусть будет по-твоему. Не здесь так не здесь, но я все равно отплачу ему — так или иначе, я ему устрою. Завтра же он не сможет поднять от стыда голову в нашем городе. У Стива Мортона глотка что надо, а я позабочусь о том, чтобы он не молчал. Вот что, трусливая сволочь, я тебе сделаю.

Он развернулся и вышел. Услышав звук закрывшейся двери, я посмотрела на Сэма. Тот выглядел так, словно был готов вот-вот упасть в обморок. Он опустился на диван и закрыл лицо руками.

Я поставила Констанцию на пол, подошла к нему и обняла за плечи.

— В чем дело, Сэм? Тебе чего-нибудь принести? Не беспокойся, ни я, ни кто другой не поверит ни одному его слову. Ты правильно сказал: он сошел с ума.

Я действительно не поверила Дону. То, в чем он обвинял брата, было бы величайшим преступлением, какое только может совершить один шахтер по отношению к другому. Даже самый плохой — и тот не бросил бы напарника на произвол судьбы. В критический момент разум человека может быть поражен шоком и не исключено возникновение на какое-то время паники, но из рассказов отца и других горняков я знала, что ни один из них не оставит своего собрата в беде — под землей люди заботятся о пострадавших не меньше, чем это сделала бы родная мать.

Сэм в отчаянии раскачивал головой, и я повторила:

— Не беспокойся, никто и не поверит ни ему, ни Стиву Мортону. Тебе только надо рассказать, как было на самом деле.

Сэм медленно поднял голову и, уставившись перед собой, тихо произнес:

— Да, больше мне ничего не остается. И я буду делать это — буду постоянно. Я знаю, что это всего лишь мое слово против их слова и что члены шахтерского клуба проведут частное расследование, но я буду придерживаться своей версии: я растерялся и не понимал, что делаю, — потом он повернулся и, глядя мне в глаза, ровным голосом произнес — Я знаю, что я делаю, Кристина. Я специально закрыл вентиляционный люк.

Моя рука непроизвольно поднялась с его плеча. Он почувствовал это, и я вновь положила ее, прижав еще крепче, чем прежде.

— Я хотел, чтобы он умер. Я уже много лет желаю, чтобы он умер.

— Да ты что, Сэм!

Он пристально, широко раскрытыми глазами смотрел на меня, его голос упал до шепота:

— С ним что-то не в порядке, Кристина. Ему лучше не жить. Он плохой, злой… я боюсь. Не за себя, а… — он не докончил, но выражение его глаз говорило мне, кого он имеет в виду.

— О, Сэм! — смогла лишь вымолвить я.

— Ему следует обратиться к доктору — одному из этих психиатров. Надо было сделать это много лет назад. Ошибка нашей матери… О нет, не совсем, — Сэм покачал головой так, словно устал от ее тяжести. — Я должен сказать тебе это сейчас, Кристина. Держал все в себе много лет, но теперь, поскольку ты знаешь, что я пытался сделать, я уж лучше расскажу, — он отвел глаза, и его взгляд остановился на моей руке, лежавшей на его плече. Потом очень тихо произнес — Стинкер… это