– Может быть, тебе хочется немного отдохнуть, мой мальчик? – спросил Лонгин, поворачиваясь в седле.

– Нет… я… Уже все в порядке… сон пошел мне на пользу…

Он все еще ощущал привкус мирры и специй, а тело оставалось таким же одеревенелым, как у покойника…

– Это наверняка был кошмар, – проговорила ехавшая за ним Фарах.

Все еще не придя в себя окончательно, Давид лишь кивнул. Каким образом у него могло возникнуть ощущение, что он – труп? А чувство, словно он заново рождается, когда воздух наконец-то стал поступать в легкие? И эта зараза, растекавшаяся по его венам… Что ему таким образом хотели сказать?

– И о чем же был этот твой кошмар? – не унималась Фарах.

– Тебе это не нужно знать.

– Как раз нужно. Если во сне ты видел то, что приключится с нами, это касается всех нас, – насмешливо заметила она.

Давид потрогал свои запястья и был очень удивлен, не найдя там ран, потому что он до сих пор ощущал боль, когда его гвоздями приколачивали к кресту.

– Сны никак не связаны с будущим, – заметил Лонгин. – Они связывают нас с Богом. Сон – это особое состояние, когда… Небеса что-то нашептывают нам на ушко, когда это нам необходимо.

Центурион говорил это, пристально глядя на Давида. Он снова пытался установить с ним контакт. Но злость укоренилась во взгляде юноши… Он никогда не простит ему того, что тогда произошло.

Что касается Фарах, то все больший интерес у нее вызывал этот иудейский мистицизм трибуна, который казался ей чем-то невообразимым. И она решила устроить ему проверку, напомнив о его происхождении.

– А оракулы, которых так почитает твой народ, что они для тебя значат? – проговорила она, пришпорив свою лошадь, чтобы догнать его, ехавшего впереди.

– Притворство, – фыркнул Лонгин. – Кто может поверить в то, что будущее прячется в козьей печени?

– Такие люди, как ты.

– До моего крещения – может быть…

Фарах пожала плечами. Ей пришла в голову столь нелепая мысль, что она не смогла сдержать ухмылку.

– Дурацкая религия! – сказала она со вздохом.

Лонгин обернулся, чтобы убедиться, что с Давидом уже все в порядке. Юноша по-прежнему смотрел в пространство перед собой, будучи не в состоянии успокоиться после увиденного.

– А ты неверующая, Фарах? – поинтересовался ветеран.

– Нет, верующая. Но не одураченная.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Как, по-твоему, кому нужны наши верования с их запретами, как не властям на местах? Или ты и в самом деле считаешь, что религию придумали нам во благо? А не для того ли, чтобы мы чувствовали себя виновными, ведь тогда нами будет проще управлять? Не следует бояться правды, римлянин. Только правда может сделать нас свободными.

Лонгин с улыбкой смотрел на Фарах.

– Что? Тебя удивляет, что бывшая рабыня способна мыслить? – спросила она. – Или просто тебе непривычно, что женщина вообще способна мыслить?

– Я вовсе так не считаю! – запротестовал центурион. – В Риме к женщинам относятся гораздо лучше, чем у вас на востоке.

– Приведи пример.

– Вот хотя бы… В отличие от вас, там показания женщин принимают в суде.

– Но к ним всю жизнь относятся как к несовершеннолетним! Они покоряются власти отца. А если хорошо поразмыслить, так это – одна из форм рабства. – Она печально вздохнула. – Все ваши установления продажны, римлянин. В том числе и религиозные. Достаточно задаться вопросом, во что нас хотят заставить поверить, чтобы понять, что нам лгут.

– Теперь ты приведи пример! – Лонгин нарочно повторил слова девушки.

– Римское владычество! Этот знаменитый pax romana, который вы хотите нам навязать, якобы желая установить мир во всем мире. Если вы нам это предлагаете, так только для того, чтобы забрать у нас все: урожаи, которые собирают для вас, налоги, которые платят вам…

– А взамен мы строим для вас дороги, делаем более современными и расширяем ваши порты…

– В общем, делаете все то, что способствует развитию торговли.

– Не только! Мы дарим вам нашу музыку, поэзию и даже наши верования – тем, кто хочет их принять, поскольку империя относится толерантно ко всем религиям…

– У иудеев, как и у египтян, есть своя собственная поэзия, своя собственная культура, – вмешался в их спор Давид, подъехав к Лонгину со стороны Фарах. – Что же касается религии, то Рим толерантен лишь к тем, кто признает императора одним из своих богов.

– Так оно и есть, – признал трибун.

– Ты считаешь Калигулу одним из своих богов, римлянин? – задал вопрос юноша.

– Верую во единого Бога, мой мальчик, в твоего.

– Он больше не мой, – отрезал Давид. – Бог, который бросает свой народ, наобещав ему так много всего, не заслуживает того, чтобы в него верили.

В сердце его подопечного было столько злобы, что Лонгин задумался: а не сочтут ли то, что он собирался сказать в ответ, неприличным из уст палача? И все же он рискнул:

– Бог, который прощает таких вояк, как я, и дает им второй шанс, заслуживает того, чтобы в него верили.

Выведенный из себя тем, что римлянин выказывает столь ревностную веру, Давид с трудом сдерживался. Он поднял глаза на кроны лиственниц и кедров, через которые пробивались лучики солнца, в поисках ответа, но вопросов стало еще больше.

– Почему ты пришел к нам в тот день? – выпалил он.

Удивленный Лонгин решил не уклоняться от ответа.

– Окрестив меня, Ловец человеков сказал: «Прощение Господа легче получить, чем прощение людское». На это я ответил ему, что мне нужно прежде всего прощение людское, даже если придется гореть в аду за свои ошибки. Тогда Петр улыбнулся и указал мне место, где я мог вас найти.

Давид важно кивнул и решился задать вопрос, который не давал ему покоя:

– Что конкретно сказала тебе моя мать?

– Она заставила меня пообещать, что я выведу тебя за пределы империи и буду защищать от всех. В том числе и от тебя самого.

– О каких пределах говорила она?

Лонгин замялся, но все же ответил:

– Восточных. Имеется в виду Парфянское царство.

– А почему я там буду в большей безопасности?

– Парфяне – злейшие враги римлян, мой мальчик. Нам так и не удалось победить их. Когда мы окажемся за пределами империи, Калигула не сможет ничего нам сделать. К тому же один из двенадцати апостолов живет в их землях! Фома отправился туда проповедовать учение твоего отца. По последним сведениям, он уже в Таксиле, на границе с Индией.

– И что, ты собираешься сопровождать меня туда?

– Выполняя обещание, данное мною твоей матери. Именно при таком условии она согласилась простить меня.