– Екатерина Георгиевна, да куда же он побредет? – почтительно сказал Пашка. – Его сейчас свои живее, чем бандиты, в расход пустят. Ну, он же не виноват, что так получилось. Пусть с нами пока едет. Мы же уже приноровились вместе.

– А если он нам с тобой в затылок шмальнет? – устало поинтересовалась девушка, раскладывая на коленях изжеванную карту.

– Не, он не по этой части, – убежденно заверил Пашка, подбирая вожжи. – Он в лоб стукнет, не постесняется. Но мы-то его контрреволюционные заблуждения отлично знаем.

– Да пусть садится, я же не гоню, – пробурчала Катя, водя пальцем по карте.

Прот протянул руку:

– Давайте, Герман Олегович, я ваши пули подержу.

Герман пересыпал патроны в ладонь мальчика и, презирая себя, полез в бричку.

* * *

Засвистала первая пеночка – рассвет близился. Герман поправил воротник шинели, двинулся в очередной круг вдоль кустов.

С того вечера, в очередной раз перевернувшего жизнь, миновало три с лишним дня. И за эти дни бывший прапорщик Земляков-Голутвин ухитрился стать таким же отъявленным душегубом, как и Она. Нет, таким, как она, стать, пожалуй, невозможно. Изощренный талант требуется…

Тем вечером, когда, забившись в глубь леса, крошечный отряд встал на отдых, Катя развела крошечный костерок. Долго собственноручно подбирала дрова, махала своим облезлым немецким штыком. Костер дыма совершенно не давал, видимо, Екатерина Георгиевна в детстве серьезно увлекалась индейскими хитростями. Уселась у огня, небрежно отмахиваясь от комаров, занялась пулеметом. Пашку, вздумавшего демонстрировать свои познания в пулеметном деле, отогнала. Парень взял сверток со снедью, не слишком уверенно пристроился рядом с Германом:

– Давай уж, ваше благородие, ужин соорудим, что ли. Горяченького хочется. Если не чай сварганим, так хоть сало поджарим. Эх, какой я котелок на Благовещенском приобрел. Сгинула посудина в поезде вместе со шмотками.

Герман машинально принялся очищать от коры срезанный Пашкой прут.

– Павел, что она там с пулеметом делает?

– Изучает. Она хоть и ловко с ним управилась, но толком «Льюис» не знает. Диск ругает. Заряжание дурацкое, мол. А что диск-то? Патронов всего с десяток осталось.

– Да, английские боеприпасы едва ли на проселке попадутся, – согласился Герман. – Павел, а кто она вообще такая?

– Да мне-то откуда знать? Полагаю, – Пашка украдкой оглянулся, – она оттуда, из «чрезвычайки». Из московской, само собой. Лиха девка, а? Но это мои догадки, на веру не бери. Ну, ты же понимаешь…

– Понимаю. Болтун ты, Павел, вот что.

– Есть маленько, – вздохнул парень. – За языком следить нужно. Да уж между собой что молчать? Нам в плен уже никак нельзя. Шкуру живьем сдерут. Что бандиты, что твои бывшие. Наши, в смысле красные, может, еще и ничего. Да и то, как посмотреть… Ты вот про Катерину спрашиваешь, а я все про нашего поповича думаю. Это кто ж он такой, что за ним вся округа гоняется?

– Да кто он может быть? Сын чей-то. Я даже подозреваю чей, раз к мальчику командование Добровольцев столько внимания уделяет. Пойди к нему да и спроси напрямик.

– Что же я его, пытать буду? Оно мне нужно? Своих блох хватает. Да только если он из ваших, что ж он к тому поручику не рванул? Со слезами счастья? Не хочет к родичам? А бандитам он зачем?

Герман пожал плечами. Гадать не хотелось. В чем краснопузый кучер прав, так в том, что у каждого собственных блох предостаточно. Прот – мальчик не по годам спокойный и рассудительный, но лучше бы он с самого начала себе иных опекунов нашел.

– Ты нанизывай, нанизывай, – Пашка принялся показывать пример, надевая ломтики сала на прут. – Командир наша с тарахтелкой закончила. Сейчас ужин поджарим.

Катя действительно пошла к устроившемуся в бричке Проту. Пулемет барышня несла в одной руке без видимого усилия.

– Вот она же небось и натуральную штангу дернуть может, – прошептал Пашка. – В «Льюисе» ведь больше пуда веса. До чего спортивная барышня, а по виду и не скажешь. И ведь до чего шикарна, когда не скалится, а?

Германа передернуло.

– Чего вздрагиваешь? Она нас с тобой и без пулемета, того – в бараний рог. В поезде-то, видел? – Пашка многозначительно прищелкнул языком.

– Не все я видел, – пробормотал Герман, – но, похоже, она с «маузером» в ручонке из колыбели вывалилась.

– Во-во, а сидела такая милая, барышня барышней, – в голосе Пашки промелькнула странная печаль.

Герман посмотрел на него со слабым интересом. Пашка подхватил прутья с салом и поспешно сказал:

– Пойдем, жрать уж охота, мочи нет.

Сало шипело и пахло головокружительно. Глотая слюну, Герман с горечью думал, что человек живет скотскими инстинктами – еда, тепло, плотские удовольствия. Честь, совесть, долг – исключительно надуманные, пустые звуки.

Пашка разложил остатки хлеба, разрезал подувянувшие огурцы, развязал тряпочку с солью.

– Колбаску на утро оставим. Ну что они там? Все секреты, тайны… Ночь уже, а мы не жравши.

Катя подошла. Судя по тому, как смачно сплюнула, беседой осталась недовольна. Прот, как обычно, выглядел спокойным.

– Ну, чего нам здесь боги послали? – пробурчала командирша, бросая на траву папаху и по-турецки на нее усаживаясь.

Сало уничтожили в одно мгновение. Было не до разговоров, энергично жевали и от комаров отмахивались.

Герман с наслаждением смаковал кусочек ситного. Катя посмотрела в упор:

– Прапорщик, что дальше делать думаешь? Если решил приговор в исполнение приводить, так самое время. Сала все равно больше «нэма».

– Уйду я завтра, Екатерина Георгиевна. Зря вы стреляли. Это не бандиты были. Да, время военное, но офицерских законов чести никто не отменял. Вас бы не тронули.

Катя поковырялась в кармане галифе, вытащила сложенную бумажку, молча протянула.

Герман, склонившись, к огню читал.

«30 июня. Чрезвычайно секретно… поезд Харьков – Екатеринослав подвергся бандитскому нападению… Павлович Прот Владимирович, 12 лет… приметы: левый глаз… Прапорщик Земляков-Голутвин Герман Олегович, приметы… всем частям и подразделениям по линии Основа – Жихарь – Южный принять срочные меры к розыску… оказывать содействие… лица обладают сведениями особой секретности… Принять меры к скорейшему… ввиду неразглашения среди местного населения… пресекать на месте без промедления… генерал Май-Маевский».

– Здесь написано «принять меры к неразглашению», – пробормотал Герман, – это совершенно не значит, что…

– Да, офицерско-дворянская честь, дух и буква закона, и все такое, – кивнула Катя. – Действительно, что это мне в голову взбрело? «Принять меры», угу. Может, твой поручик просто собирался глаза нам выколоть и языки отрезать? Или аккуратно связать и в муравейник посадить?