под глазами, он выглядел на все сорок. Сграбастал Веронику, поцеловал в лоб меня и прошел вглубь комнаты. Из спальни выглянула мама.

– Костенька, сыночек, наконец-то, мы уж заждались…

– Раньше не получалось, мама.

Живой, он живой, живой!..

А значит, ничего еще не кончилось.

Радость погасла, и у меня вырвалось:

– Откуда ты здесь взялся?

Он нахмурился:

– Не ждала, значит?

– Я уже не знала, чего ждать.

– Я всё порешал.

– Всё или всех?

Полоснул взглядом.

– Неважно.

– Разве?

– Важно, что вы можете возвращаться домой.

– Ты – можешь. Я под пули больше не пойду.

– Агния, я всё решил. Правда.

– На сколько? На месяц? На год? На две недели? А сколько еще ты так будешь решать, решала? Ладно, меня ты под замок усадил, а Вероника как в школу-то пойдет? С охранниками за партой сидеть будет? Так твой же охранник тебя и сдал, идиот! Я сама слышала! Ты вообще о нас думаешь?

– Я только о вас и думаю! – Он рявкнул, а Вероника приложила пальчик к его губам. Он тут же поцеловал его и продолжил ласково, но я видела, как трепещет жилка на виске. – Агния, я очень много сделал, чтобы мы были в безопасности. Много уступил. Я очень устал. Так что давай ты хотя бы сейчас не будешь выделываться, как ты это любишь, и просто соберешь вещи. Молча.

– Я хочу развод.

Мама охнула, а он скривился.

– Так, значит?

– Так.

И тут он сказал – всё тем же ласковым тоном, поглаживая Веронику по голове и не снимая мерзкую ухмылку:

какая же ты неблагодарная

всё строишь из себя леди без бродяги

забыла, откуда я тебя вытащил?

Снегурка голопопая

хотела и шубку носить

и ручки не замарать?

что для тебя ни делаешь, всё не то

вот и шла бы сама впахивать

да только что ты умеешь, Агнюша,

задницей по кафе перед мужиками вилять?

Я вскинулась – и только сейчас заметила, что всё еще держу нож. Убрала руку за спину и выдавила:

– Ничего не забыл, Костик?

Он отрезал:

– А ты не забыла? Выслужился, давно уже. Так что хватит мне тут рабыню Изауру отыгрывать. Нихрена я тебе больше не должен, ясно?

– Ты мне ничего не должен. Я тебе ничего не должна. Так вали с других долги собирать, Костик.

Он встал и усмехнулся:

– Как скажешь.

Засюсюкал с Вероникой:

– Зайчонок, я же тебе обещал в Москву поехать, да?

– Мы едем в Москву!

– Мы никуда не едем! – Я рявкнула, всё еще не понимая.

– Мы – едем, – он поднялся и пошел к выходу.

Не спуская Веронику с рук.

– Эй, – я прикрикнула, а он не обернулся.

Как и не взглянула на меня она.

Я дернула маму за рукав халата:

– Что, что он делает?

А она похлопала меня по руке.

– Собирай-ка вещи, Агнюша. Зря Костик нагрубил, но в чем-то он прав. Тяжело одной ребенка на ноги ставить, мне ли не знать. А Костя вас в люди вывел, хоть жить начали. Он всегда о нас заботился.

И тут я поняла: Костик бы нас не нашел. Ему подсказали.

– И хорошо, что я ему позвонила. И Вероничке дала поговорить, девочка вон как скучала. И ты скучала, хоть виду не подаешь. Муж все-таки. Иди, еще спасибо скажешь.

Тогда я выскочила на крыльцо и заорала:

– Стой!

Ты повернулся, и в свете фар я увидела эту гадостную усмешку.

Никуда ты от меня не денешься.

Тогда я и поняла, что всё это время ты был прав.

Бабушка, бабушка, как быть, если волк под твоей крышей?

Держать топор у кровати, внученька.

В спальню я даже не заходила.

Жила в гостевой, ела отдельно, с Костей не разговаривала, на мамины звонки не отвечала. Изредка просила Веронику передать что-то отцу или бабушке.

В основном я молчала. И ждала.

Костя пытался то задобрить, то позадирать меня, то угрюмо молчал, то трещал без умолку, – а я не отвечала и ждала, когда же его проймет.

Он явился ко мне в комнату через пару недель, когда я уже уложила Веронику. Зашел без стука, по-армейски быстро разделся и улегся в постель. Я потянулась за подушкой, чтобы уйти в зал, а он схватил меня за руку. Стоило мне увидеть его ухмылку, как я замахнулась, – а он перехватил вторую руку и стиснул запястье так, что я и без слов поняла: «только попробуй», и он держал меня за обе руки, и уже тянул вниз, и деться мне было некуда, как он и говорил, и тогда, озверев, я вцепилась зубами в его руку, думая только: давай же, дерни за волосы, сожми шею до синяков, выверни руку до хруста, подними кулак, разукрась фиолетовым так, чтобы Веронике, маме, охранникам, каждой собаке стало ясно, что же ты такое, как же мне повезло, твоей невесте, ну же, что же ты, ну…

Костя выматерился и расцепил руки. Я отскочила в сторону и прижалась к стене. Он потряс ладонью, покосился на меня и сказал обессиленно:

– У нас же не такая семья, Агния.

Взял одежду и вышел из комнаты.

А я не могла заставить себя лечь, смотрела на кровать и думала: разве нет?

…Через месяц он сказал, что завязал. Я пожала плечами.

Тогда он сел на край кровати.

– Давай уедем.

И я ответила:

– Хорошо.

Он поцеловал меня, а я стиснула зубы.

Костя полагал, что я выкинула белый флаг. Я же искала способ перегруппировать силы, которые оказались в значительном меньшинстве. С мамой мы так и не общались: говорить ей «спасибо» было не за что, ругаться – не о чем. Мама выбрала Костю, а не меня, так что, когда она звонила, я отдавала трубку ему или Веронике. Когда с ней случился сердечный приступ, так Костя больше моего переживал, а я и памятник выбирать не стала.

Мы поселились в просторной квартире в центре нового города. Костя снял неподалеку офис и переключился на стройматериалы, Веронику пристроили в старшую группу детского сада – готовиться к школе, а я стала вести танцевальный кружок при доме культуры – за копейки, конечно, но это были мои копейки.

Как потом оказалось, уехали мы вовремя: вскоре в нашем родном городе расстреляли главного борца с организованной преступностью, так что из Москвы спустили всех собак. Провели несколько спецопераций, после которых все, кто не сел, уже полегли. Костя так и сказал: вот цыганская порода, как чуяла.

Видимо, открытие, что я спасла его от тюрьмы, могилы и сумы, пробудило в