От Бена Уайта и последовавших за его экспериментами работ Джея Даулинга из Техасского университета и других ученых мы узнали, что музыка довольно устойчива к искажениям ее основных характеристик. Мы можем изменить в песне все ноты (то есть транспонировать ее), а также темп и инструментовку, но люди по-прежнему будут распознавать ее как ту же самую песню. Мы можем изменить интервалы, гаммы и даже использовать вместо мажорной тональности минорную или наоборот. Мы можем изменить аранжировку, скажем из блюграсса сделать рок, хэви-метал или классику, и, как поют Led Zeppelin, песня останется все та же[15]. У меня есть запись блюграсс-группы Austin Lounge Lizards, которая исполняет композицию «Dark Side of the Moon» («Темная сторона луны») прогрессивной рок-группы Pink Floyd на банджо и мандолинах. У меня есть записи песен Rolling Stones в исполнении Лондонского симфонического оркестра, и — да! — несмотря на такие серьезные изменения музыка остается узнаваемой. Похоже, что наша система памяти извлекает из полученной информации некую формулу или вычислительное описание, позволяющее нам распознавать песни, несмотря на такие преобразования. Кажется, конструктивистский подход наиболее точно соответствует музыкальным данным, а у Познера и Кила он соответствует и визуальному восприятию.

В 1990 году я прослушал курс психоакустики и когнитивной психологии для музыкантов в Стэнфорде, созданный совместно кафедрами музыки и психологии. Курс вел звездный состав: Джон Чоунинг, Макс Мэтьюз, Джон Пирс, Роджер Шепард и Перри Кук. Каждому студенту нужно было подготовить исследовательский проект, и Перри предложил мне изучить, насколько хорошо люди запоминают высоту звука и в особенности могут ли они навешивать на звуки определенной высоты произвольные ярлыки. Такой эксперимент позволил бы объединить исследования памяти и категоризации. Преобладающие теории предполагали, что у нас нет причин сохранять информацию об абсолютной высоте звука, и тот факт, что люди легко распознают мелодию в транспозиции, это тоже подтверждает. Большинство из нас не способно назвать услышанные ноты, за исключением тех, у кого абсолютный слух, а таких людей всего один на десять тысяч.

Почему же это явление столь редко встречается? Люди с абсолютным слухом могут так же легко называть ноты, как большинство из нас называет цвета. Если вы сыграете такому человеку на фортепиано до-диез, он скажет вам, что это до-диез. Большинство, конечно, на такое не способны, даже многие музыканты (если только они не смотрят на ваши пальцы). Зачастую обладатели абсолютного слуха могут назвать высоту и других звуков, например автомобильного сигнала, гудения флуоресцентной лампы или звякания ножа по тарелке. Как мы видели ранее, цвет — это психофизическая фикция. В природе его не существует, а наш мозг создает категориальную структуру из набора оттенков красного или синего на основе одномерного континуума частоты световых волн. Высота звука — тоже психофизическая фикция, следствие того, что наш мозг создает структуру из одномерного континуума частот звуковых волн. Мы мгновенно называем цвет, стоит нам только взглянуть на него. Почему же мы не можем назвать звук, просто его услышав?

На самом деле большинство из нас способно определять звуки так же легко, как и цвета, просто не по высоте, а по тембру. Мы сразу же можем сказать: «Это автомобильный гудок… Это голос моей бабушки, и, похоже, она простужена… А это труба». Мы легко определяем тональный окрас, но не высоту звука. Тем не менее вопрос, почему у одних людей есть абсолютный слух, а у других нет, остается открытым. Ныне покойный Диксон Уорд из Миннесотского университета как-то раз с усмешкой заметил, что на самом деле вопрос заключается не в том, почему у кого-то есть абсолютный слух, а в том, почему он есть не у всех.

Я прочел об абсолютном слухе все, что о нем написано. За 130 лет, с 1860 по 1990 год, было опубликовано около сотни научных статей на эту тему. За 15 лет, прошедших с 1990 года, появилось еще столько же! Я заметил, что во всех экспериментах с абсолютным слухом испытуемые пользовались специальным словарем — названиями нот, которым владели только музыканты. Похоже, проверить абсолютный слух у немузыкантов не было никакой возможности. Или все-таки была?

Перри предложил выяснить, насколько легко способен называть высоту звуков обычный человек, ассоциируя их с произвольными названиями, такими как Фред или Этель. Мы решили использовать ноты фортепиано, камертона и всяких других инструментов (кроме казу, по очевидным причинам) и несколько камертонов, которые раздали людям без музыкального образования. Испытуемым предлагалось несколько раз в день в течение недели стучать камертоном по колену, подносить его к уху и пытаться запомнить звук. Половине людей мы сказали, что этот звук называется Фредом, а другой половине — что он называется Этель (в честь соседей Люси и Рикки из ситкома «Я люблю Люси»; кстати, забавно, что у них была фамилия Мерц, которая рифмуется с Герц, но об этом мы узнали лишь через несколько лет).

В каждой группе у половины людей камертон выдавал ноту до первой октавы, а у второй половины — ноту соль. Итак, мы их отпустили на неделю, потом забрали у них камертоны, а еще через неделю они снова пришли в лабораторию. Половину испытуемых попросили напеть «свою высоту звука», а другую половину — выбрать ее из трех нот, которые я сыграл на фортепиано. Подавляющее большинство испытуемых легко воспроизвели и распознали «свою» ноту. Это навело нас на мысль, что обычные люди могут запоминать ноты с произвольными названиями.

Мы задумались о том, какую роль играют названия в нашей памяти. Несмотря на то что курс закончился и я сдал итоговую работу, обнаруженный феномен нас по-настоящему заинтересовал. Роджер Шепард спросил, могут ли немузыканты запоминать высоту звука в песнях, даже если они не знают названий нот. Я рассказал ему об исследовании, которое проводила Андреа Халперн. Она попросила немузыкантов исполнить по памяти хорошо известные песенки, такие как «С днем рождения» и «Братец Жак», и проделала это еще раз спустя некоторое время. Она обнаружила, что, хотя разные люди поют в разных тональностях, каждый из них всегда исполняет песню в одной и той же тональности. Это наводит на мысль, что высота звука в песнях закодирована в долговременной памяти.

Скептики предположили, что результаты можно объяснить памятью о высоте тона, которую испытуемые воспроизводили, опираясь на мышечную память голосовых связок, поэтому и повторили ту же высоту звука. Но более раннее исследование Уорда и его коллеги Эда Бёрнса из Вашингтонского университета показало, что одной мышечной памяти недостаточно. Ученые попросили вокалистов с