реакторов раньше сроков. И процесс начал развиваться, даже несмотря на то, что на находящейся в ведении Минсредмаша ЛАЭС в 1974–1975 годах произошло две катастрофы с этим реактором, приведшие к гибели людей и крупным заражениям. И только наличие хорошо подготовленного персонала спасло станции от больших проблем, поскольку в момент возникновения критической ситуации с атомными стержнями у него была ровно одна минута на принятие верного решения. Минэнерго и Отдел машиностроения ЦК КПСС не имели полной информации по этим авариям, поскольку Минсредмаш максимально засекретил информацию о происходящем[531].

После этих инцидентов РБМК-1000 был усилен дополнительными стержнями защиты, гасящими критическую ситуацию в отдельных частях реактора, множеством дополнительных устройств для блокировки аварийных ситуаций и пошел в серию[532]. Станции с такими реакторами были построены в Курске, Смоленске, Чернобыле и Литве[533]. С реакторами продолжались очередные аварии, в том числе 9 сентября 1982 года на Чернобыльской станции при запуске первого блока произошло разрушение одной из тепловыделяющих сборок и разрушение одного из каналов. А в 1983 году при загрузке Игналинской станции выяснилось, в частности, что со «стержней» при определенных условиях происходит «неконтролируемый выход энергии»[534]. Изучение итогов аварии 1982 года вызвало 10 мая 1983 года беседу Долгих со Славским и Александровым о судьбе реакторов, но те пообещали принять очередные меры к исправлению, и тем дело и ограничилось[535]. На введенных энергоблоках продолжались различные эксперименты по усилению мощности и вообще пониманию того, как ведут себя построенные опасные устройства[536]. И Минэнерго, и Минсредмаш по-прежнему довольно поверхностно относились к вопросам атомной безопасности, не желали делиться друг с другом информацией об имевшихся проблемах.

В ответ на аварии 1982 года и малоконструктивную позицию разработчиков проблемных, но уже пошедших в серию реакторов 19 июля 1983 года по инициативе аппарата ЦК КПСС (и, видимо, как результат встречи Долгих со Славским и Александровым) был создан Государственный комитет СССР по надзору за безопасным проведением работ в атомной энергетике (Госатомэнергонадзор). Ранее атомщики считали, что им достаточно небольшого отдела в организации Госгортехнадзор[537]. Однако предупредить надвигающуюся катастрофу новое ведомство не сумело.

Авария 26 апреля 1986 года в Чернобыле стала логичным результатом того, что на станции с, по всей видимости, наиболее неопытным и неподготовленным персоналом в отрасли, с большим числом проблем в процессе строительства и приемки оборудования занялись экспериментами над нестабильно работающим реактором, безопасность эксплуатации которого зависела прежде всего от уровня подготовки операторов.

Подводя итог этой главе, мы констатируем, что несомненные успехи СССР в деле строительства электростанций полностью на своем оборудовании и обеспечения собственного производства электроэнергии при постоянно и быстро растущих потребностях опирались не только на массированные инвестиции, гигантскую централизованную корпорацию Минэнерго и связанных с ним ведомств, на труд и таланты многочисленного персонала рабочих и инженеров и их готовность переносить тяготы строительства и эксплуатации[538], но и на довольно авантюристичную политику. Уже в первой половине 1970-х стало ясно, что прежняя стратегия строительства электростанций не работает, точнее, уже в ближайшем будущем грозит привести к коллапсу из-за невозможности обеспечить растущее число ТЭЦ невозобновляемым топливом (прежде всего углем и мазутом). Даже если бы выпуск оборудования шел по графику (с чем, как и с качеством оного, были серьезные проблемы), разработчики месторождений природного сырья не успевали его добывать, а железнодорожники не были готовы (не расширяя радикально сети подвоза и без резкого увеличения численности вагонов) доставлять его на электростанции.

Для меня уже стало ясно, что начиная с 1975 г. в развитии отрасли начался спад, что угрожало развитию народного хозяйства в целом. Энергетика как барометр показывала «плохую погоду». Происходили перебои с материально-техническим снабжением, с поставкой основного оборудования,

— писал постфактум Непорожний в своих дневниках, комментируя записи от 14 июня 1977 года[539].

Ситуация обострилась, когда весной 1978 года Косыгин осознал необходимость резкого сокращения использования мазута для энергетики (в пользу продажи на внешних рынках для закупки продовольствия), а Минуглепром заявил о неспособности реализовать планы пятилетки, что означало недодачу миллионов тонн угля в квартал в Европейской части СССР. Однако настоящая катастрофа наступила годом позже, когда оказалось, что и нефтяники, и угольщики серьезно недодают продукции, а это грозило уже большими проблемами с отоплением городов. Положение несколько спасали газовики, активно наращивающие добычу, но это не могло продолжаться бесконечно.

Хотя Минэнерго и Совмин нашли минимум три варианта решения проблемы — частичная газификация уже построенных ТЭЦ, сжигание углей двух крупных месторождений (Экибастуза и КАТЭКа) на месте и транспортировка электроэнергии потребителям по сетям со сверхвысоким напряжением, а также строительство АЭС в Европейской части СССР, — все эти решения носили паллиативный характер. Кроме того, их реализация шла существенно медленнее, чем ожидалось. Отставание от утверждаемых планов по атомной энергетики (например, на десятую пятилетку, 1976–1980 годы) составляло по разным направлениям пять-десять лет[540]. И качество построенных в спешке объектов также оставалось сомнительным, что подтверждала грандиозная авария на «Атоммаше» в 1983-м, а потом в 1986 году на Чернобыльской АЭС, которая строилась с максимальным числом нарушений и многочисленными трудностями[541]. То, что работой Межведомственной комиссии по энергетике руководил один из создателей обоих используемых атомных реакторов, а сама она действовала под эгидой такого закрытого и амбициозного ведомства, как Минсредмаш, указывало на острый «конфликт интересов» между теми, кто изобретал и выпускал реакторы, и теми, кто должен был контролировать всю эту деятельность. Завеса секретности и ведомственные интересы скрывали очевидные проблемы.

Тем не менее даже подобная авантюристичная политика с постоянным балансированием «на грани» позволяла СССР активно развивать выработку и потребление электроэнергии, надежно обеспечивать ею потребителей и активно встраиваться в международный энергетический рынок — не только стран СЭВ (поставляла 33,6 миллиарда киловатт-часов в 1989 году, строила электростанции), но и Запада (поставки электроэнергии в Финляндию, Норвегию, строительство АЭС в Финляндии)[542].

Стройки как «черные дыры» инвестиционной политики

Гигантские объемы строительства Минэнерго дают нам некоторое представление об объеме задач, которые приходилось решать Совету министров СССР, Госплану, Госснабу и профильным министерствам по обеспечению одновременного строительства более 300 тыс. производственных объектов, которые возводились в стране на начало 1980-х. И данная цифра ежегодно возрастала[543]. В отрасли на 1985 год работало 11,5 млн человек. Это была третья по числу занятых индустрия после промышленности и сельского хозяйства[544].

Назвать строительство только «отраслью», то есть системой предприятий, организаций и министерств, предназначенных для строительства, было бы неправильно. Строительство было скорее «сферой экономической