– И песни они наши знали, – с охотой рассказывала Фекла Семеновна, – и сказания. Знание им было дано: говорили, что город здесь будет и называться он будет Звенигород.

– Ты уж меня не записывай, все эти винтики-штучки эти, ну их, – всякий раз говорила старушка при попытках записать ее на магнитофон. – Не от света это, не от Бога. Так и не нужно.

Так и сидели мы вместе – в доме, где нет и никогда не было электричества. Где огонь в печи, свеча да лампада у иконы освещали стены дома или красно солнышко заглядывало в оконце старообрядки.

Дом Феклы Семеновны стоял на краю большого села Верхний Уймон. Оно было основано около трехсот лет назад староверами, не принявшими церковных преобразований митрополита Никона и бежавшими сюда из западных областей России спасать свою истинную веру.

Преследуемые староверы хранили надежду, что придет день и вновь вернется вера Христова во всей чистоте и правде. Взяли они с собой древние иконы да церковные книги в кожаных переплетах, писанные от руки, псалтыри да Евангелие. Надежда их на обретение истинной веры смыкалась с убежденностью в существовании заветного края. Это сокровенное место именовалось Белыми Горами, Белым Островом или Белым Источником – Беловодьем.

О Белой Горе говорил и русский Святитель Сергий Радонежский – строитель русской духовной культуры, тем возжигая луч мечты в верующем сердце. Однако где находится эта чудесная гора, не указывал.

– Да ты кушай, кушай, – потчевала меня хозяйка. – Вот, медок-то какой, – протянула она мне блюдечко белого, как снег, меда.

– Такого нигде не пробовала, – призналась я, – только здесь впервые увидала.

– Это летний мед, – закивала старушка, – целебный самый. Вот, яичко возьми.

Взяв яйцо, я хотела стукнуть его о краешек стола…

– Э, нет! – неожиданно сурово остановила меня Фекла Семеновна. И, глядя мне прямо в глаза, торжественно произнесла: «Стол – Христов Престол».

Увидев мое замешательство, мягко добавила: «На-ко ложечку, ею яйцо и стукай!»

Опять я вспомнила, что не просто в гости пришла, а к тем, кто через века веру свою бережет от всякой нечистоты. Принимают старообрядцы всегда радушно, сердечно. Только посудой твоей, чашкой, ложкой пользоваться не будут – так и лежат отдельно гостевые чашки от своей. Старенькой, полуотбитой, но своей. Даже селиться старообрядцы любят повыше, у самых источников, чтобы вода не протекала ни через какой двор. Пастырей и священников у них нет, есть старейшина, и собираются они на общую молитву в избе, а не в храме. Вина не употребляют, не сквернословят, много молятся и читают по своим старым книгам.

Покушав, Фекла Семеновна собрала со стола крошки, отлила немного водички в миску, помыла чашки, на место поставила, обтерла руки полотенцем и села возле меня.

Я протянула ей два камня.

– Этот вот, черненький, вчера нашла, – объяснила я, – на холме, где часовню строить хотим преподобному Сергию. Видите, что на нем?

– Вижу, вижу! – легонько прикасаясь пальцем к черному камушку, закивала Фекла Семеновна – Крестик белый, вижу… Да, дается тебе, дается!

– А этот вот с других гор, самых высоких на земле, Гималайских, – показываю я ей горный хрусталь. – Дан он мне одним человеком, в подарок от Святослава Николаевича Рериха. Этот камень мне особенно дорог. Был он когда-то найден в Транс-гималайской экспедиции и принадлежал Елене Ивановне Рерих.

– Ну-ка, ну-ка! – старческая рука бережно взяла камень, поднесла к окошку. Горный хрусталь вспыхнул семицветием.

– Будто Христос внутри! – прошептала Фекла Семеновна. – Да, дается тебе! – еще раз проговорила она.

– Фекла Семеновна, – решилась я, наконец, – а где же Звенигород будет?

– Да тут, недалеко, где село Тихонькое, знаешь?

– Знаю, знаю! – радостно закивала я.

– Вот справа от него – березняк, потом лиственница, и место такое славное, открытое до гор больших, там еще родничок есть целебный для глаз. Наши-то старушки частенько туда умываться ходят. Так вроде там город будет – сам рассказывал.

Сам – это значит Николай Константинович.

– А когда он-то про то рассказывал, – продолжала старушка, – и села ведь никакого не было, а он-то все знал, что будет. Возле села, говорит, город будет.

Нигде я не ела такого душистого меда, не пила такого чая с мятой и малиной, как здесь, у Феклы Семеновны, на краю села Верхний Уймон, где течет быстрая красавица Катунь и сияют снеговые вершины синих гор Алтая. Где, по преданию староверов, лежит путь в Беловодье.

Верхний Уймон

Прохожу по селу. Сколько здесь ребятишек… И все голубоглазые, русоволосые.

– Здрасьте, – поздоровался паренек лет восьми.

– Здравствуй, – ответила я ему и вспомнила, что иногда старообрядцы, встречая друг друга говорят: «Здраствуй, Христос!». Желая отблагодарить кого-нибудь, говорят полностью: «Спаси Бог». Как хорошо, как дышится легко, как ясно думается.

А вот и дом, где жили Рерихи. На доме памятная табличка и барельеф в честь Николая Константиновича.

Рерихи считали Сибирь самой неизвестной и таинственной частью азиатского материка и полагали, что центр новой России со временем переместится сюда. Елена Ивановна говорила местным жителям: «Мы уже несколько лет ездим, плаваем, летаем. Побывали во многих странах, но лучше вашего края не нашли. Воистину, он благословенный».

Елена Ивановна не признавала керосиновой лампы, и друзья доставали ей воск, из которого она сама делала свечи. Так при свете свечи работала неутомимая семья Рерихов здесь на Алтае, в селе Верхний Уймон.

В доме Рерихов на окнах белые чистые занавески, а рядом вырос большой сруб, построенный не так давно почитателями Рерихов из Новосибирска. Сейчас в нем расположился небольшой музей. Есть в нем и репродукции картин Николая Константиновича, немного книг и карта маршрута Транс-гималайской экспедиции.

Вглядываюсь в горы. Там, дальше, совсем недалеко отсюда, Белуха – священная гора России.

Ах, красота-то какая, внутри все замерло.

В небе вспыхнула радуга, словно связуя своим семицветным мостом высочайшую точку Алтая – легендарную Белуху – и красавицу Катунь. Было ощущение чистоты и звонкости, словно виделся под радужной сферой город будущего – Звенигород.

– Успеть бы снять! – пронеслось в моей голове, и, распугивая соседских кур и гусей, я стремительно влетела в зеленую калитку, где жил мой давний друг Владимир Чекалин, где расположилась моя небольшая съемочная группа Барнаульского телевидения.

– Володя! – крикнула я с порога, – радуга!

Никто не отозвался, в комнатах никого не было.

– Ах, как жаль! Ушли куда-то, – заворчала я и вышла во двор еще раз посмотреть на чудо.

– А мы здесь! – услышала я у себя над головой.