В Болгарии Наум не задержался – тайными тропами он вывел свою группу в Турцию, которая пока еще сохраняла нейтралитет. Заместитель советского резидента в Стамбуле свел Эйтингона со старым контрабандистом Мустафой, готовым помогать хоть «красным», хоть «коричневым», лишь бы те платили. Наум «купил билеты» за золото, и потрепанная шхуна Мустафы покинула Стамбул темной ночкой. На другой день парусник высадил диверсантов на берегу Крыма, где их и сцапали пограничники. Пришлось Эйтингону отпарывать подкладку, где на шелковой ткани был отпечатан мандат за подписью Берии. Это подействовало. Через три дня группа вернулась в Москву.

В день покушения немецкие газетчики и дикторы молчали – видимо, Геббельс обдумывал, как ему подать печальную новость. А через сутки газеты и радио скорбным, сдержанным тоном сообщили, что «великий сын Германии, рейхсмаршал Герман Геринг скоропостижно скончался после «продолжительной болезни»…»

Начштаба Зап ОВО М. Пуркаев:

«Остатки танковой роты, в которой служили братья-белорусы Кричевцовы – Минай, Елисей и Константин, – прикрывали отход полка. Танк «Т-34», единственный в роте, метался с одного фланга на другой, отражая наседавших немцев.

Гитлеровцы, видя неуязвимость нашей «тридцатьчетверки», шарахались от нее в стороны. Однако спастись им не всегда удавалось.

Уже два их танка горели, некоторые были подбиты.

Но потом из «Т-34» огонь становился все реже и реже: видимо, кончались боеприпасы. Враги поняли это и насели на «тридцатьчетверку» со всех сторон.

С близкого расстояния вражеский снаряд пробил бортовую броню танка Кричевцовых, и он загорелся. Но спасаться из него, видно, никто и не думал.

Тут и произошло совершенно неожиданное для немцев.

Механик-водитель машины, видимо, по приказу командира танка, выжал из горящей машины полную скорость и ринулся напролом сквозь кольцо врагов.

Послышался страшный удар, скрежет, а затем – оглушительный взрыв. Столб дымного пламени взметнулся к небу, разметав по сторонам танковые башни, гусеницы, листы брони…»

Минул октябрь. Немцы снова рвались к Москве.

Судоплатов дотошно выискивал перемены к лучшему, которые наступили после его «второго пришествия», но находил пока одно явное улучшение – по сравнению с «прошлой жизнью», РККА сохранила в своих рядах целые дивизии, не уничтоженные в «котлах», не рассеянные бомбами по дорогам войны.

Немного сместились и даты сражений. Вот только сами битвы по-прежнему проходили не в нашу пользу. Красноармейцы знатно били фашистов, танкисты жгли «троечки» с «четверочками», летуны сбивали «Мессеров», валили «Фоккеров», но за Люфтваффе все еще держалось господство в воздухе, а связь и слаженность действий у немцев по-прежнему определяли исход боев.

РККА отступала – огрызаясь, нанося урон врагу, но отступала. В октябре Москве грозила серьезная опасность, и Берия приказал организовать разведывательную сеть в городе после захвата его немцами. Семьи Судоплатова и прочих сотрудников НКВД были эвакуированы в Куйбышев, как и большая часть аппарата. Павел, Наум и остальные переехали с площади Дзержинского в пожарное училище, что в северном пригороде Москвы, возле штаб-квартиры Коминтерна. Судоплатов сидел в одной комнате с Чернышевым и Кобуловым, заместителями наркома, используя этот запасной пункт командования силами НКВД, созданный на случай боевых действий в городе.

Павел хранил холодноватое спокойствие. Он-то знал, что враг никогда не промарширует по Красной площади… Хотя иногда его посещали иные мысли. Почему бы, скажем, и не позволить немцам войти в пределы столицы? Тут же развернутся ожесточенные уличные бои, в которых и танки, и самолеты окажутся совершенно бесполезными – танки будут весело гореть, забросанные «коктейлями Молотова», а «Юнкерсы» не станут бомбить кварталы, где перемешались свои и чужие. И все же лучше не подпускать немцев к Москве. В этом крылся не стратегический, а некий сакральный смысл.

Столица – это символ, и если немецкое наступление начнет буксовать под Москвой, то эта первая победа воодушевит любого бойца. Здесь, в подмосковных лесах и деревнях, бесславно завершится хваленый блицкриг. Страна отдышится – и будет готовиться к переходу в наступление…

Гитлеровцы развернули поход на Москву, сосредоточив на подступах к столице СССР чуть ли не половину всей мощи Рейха, превосходя силы защитников Москвы в полтора-два раза. На Московском направлении немцы собрали большую часть своих разведывательно-подрывных сил, а с передовыми частями 4-й танковой группы Вермахта следовала команда гестапо и СД «Москва», готовясь ворваться в столицу, захватить правительственные здания, арестовать руководство страны.

И вот в ночь с 15 на 16 октября части 2-й ОМСБОН, расквартированные в районах подмосковных станций Зеленоградская, Клязьма и Кратово, поднятые по боевой тревоге, на электричках прибыли в Москву. Всю ночь шел снег, а бойцы шагали и шагали. На Красной площади они ждали приказа, и он пришел: ОМСБОН, вместе с военными академиями, должна была стать ядром обороны внутри самой столицы. Бригаде придавался танковый батальон и артдивизион.

В полушубке и теплых бурках Судоплатов не мерз, хотя и подмораживало слегка.

– Наша задача, товарищи, – говорил он, обращаясь ко всем сразу, – обеспечить оборону центра столицы, ее площадей: Красной, Свердлова, Пушкинской, Маяковского, а также Дома правительства, музеев Ленина и Исторического. Цель: не допустить прорыва фашистов через Садовое кольцо, улицу Горького и одновременно быть готовыми к действиям в направлениях: Белорусский вокзал, Ленинградское и Волоколамское шоссе.

1-й полк разместился в Доме союзов и здании ГУМа, 2-й – в школе на Малой Бронной, в Лит-институте на Тверском бульваре и опустевшем здании Камерного театра. Уже утром бригаде был выделен уточненный сектор обороны Москвы: его осью была улица Горького от Белорусского вокзала до Кремля. Передний край проходил вдоль путей Московско-Белорусской железной дороги. На правом фланге – до Бутырской заставы, на левом – до Ваганьковского кладбища.

Павел всю ночь и утро носился от ГУМа до Ленинградки и обратно. Хотя он и знал, верил, что немцу Москву не взять, однако происходящее в столице невольно внушало тревогу. Эвакуировались заводы и фабрики, вузы и учреждения, трудящиеся и иждивенцы. Становилось все безлюднее. Погашены все огни, окна перекрещены бумажными полосками. Первые этажи домов и витрины магазинов по всей улице Горького закладывались мешками с песком, кирпичом, бревнами. Подвалы и подъезды превращались в оборонительные пункты, куда стягивались пулеметы и боеприпасы. На Центральном телеграфе появился чуть ли не ДОТ, на улицу 25-го Октября выкатили несколько пушек, за Белорусским вокзалом рыли окопы, ставились противотанковые «ежи», строились блиндажи, прокидывалась телефонная связь. Поперек Пушкинской площади, от кинотеатра «Центральный» до недостроенного дома напротив поднялась баррикада – те же мешки с песком и поддоны с кирпичом, обхваченные стальными обручами. Справа и слева от баррикады пока еще оставались открытые ворота для проезда троллейбусов и грузовиков. Следующая баррикада вставала на площади Маяковского, третья – у Белорусского вокзала.