— Покажите крышу.

Коля, недовольно бормоча, вздыхая и качая головой, повёл Ганю в соседний двор. Они вошли в дом-близнец номера четыре и поднялись на последний этаж. У выхода на крышу Ганя попросил Колю с ним не ходить — подождать на лестнице. Коля сказал: «Четыре такта!», сел на ступеньку и закурил.

Ганя вскарабкался по металлической лестнице и толкнул железные дверцы. Они распахнулись с восторженным скрежетом. С солнечными лучами в унылый дом влетела волна свежего воздуха, а с ней — весёлая толпа духов, которые принялись плясать на стенах, исписанных неприличными словами. Две юные сильфиды уселись на Колины очки — щекотали ему нос и слепили слабые глаза.

Ганя вышел на широкую длинную крышу, перегороженную прямоугольниками вентиляционных труб. По небу неслись облака, дул тёплый осенний ветер. Он подошёл осторожно к краю с низеньким бортиком. Внизу, под ногами, текла суетная жизнь с людишками-муравьишками и жучками-машинками. А здесь был другой, торжественный, мир — свет, тишина и простор. Могучие трубы ТЭЦ, речка Красненькая, убегающая к Финскому заливу, насыпи Угольной гавани, железнодорожные пути с грузовыми составами. «Интересно, что возят в этих бурых вагонах?» Вдоль рельсов стояли таинственные кирпичные здания с выбитыми стёклами и деревцами на крышах. Далеко впереди поблёскивал на солнце крошечный купол Исаакиевского собора. Забыв обо всём, Ганя замер, вглядываясь в эту удивительную живую карту местности.

«Там, та-да-да-дам, та-дам, та-дам!» — Коля Иванов курил, прижавшись ноющим затылком к холодной стене. Привередливые сильфиды от него улетели, он им наскучил. Коля был музыкантом и благородным рыцарем, но от него пахло мышами и ветошью. Лысеющий, немолодой и небогатый, он носил старый костюм с вытянутыми локтями и коленями. Его ботинки просили каши. Коля заливал за воротник, имел длинные сальные волосы и чёрные зубы. Дамы с Колей, как правило, не засиживались.

«Там, та-да-да-дам, та-дам, та-дам. Как похож на Жирафа... Такой же — изысканный... Там, та-да-да-дам, та-дам, та-дам. Что он там застрял? Сейчас докурю, вытащу его оттуда. Пива он от меня не получит. Ещё чего! Я тебе в отцы гожусь. Нужно соблюдать субординацию. У меня нет сына, видимо, уже не будет. Сколько стоит мороженое? Двадцать копеек? Двадцать рублей. Двадцать пять? А мне — промочить горло. Должно хватить. И консерву с хлебом. Дуся. Красавица. Это я вас послал за портвейном. На погибель. И моя жизнь — насмарку». Вдруг Колины размышления были прерваны жутким воплем, раздавшимся сверху. Коля вскочил. Кричали снова и снова. Музыкант вылез на крышу. Никого. Тишина. Снова заорали — где-то за трубами. Коля кинулся на крик.

Чрезвычайно странная картина предстала его подслеповатым глазам. На крыше валялись гробы — множество грубо сколоченных старых растрескавшихся гробов. Одни гробы были закрыты, другие — распахнуты, наполнены прахом. От них шёл тяжёлый запах. Среди гробов стояли две седые старухи с большими вилками и ложками в тощих руках. Они дико орали. Тут же, спотыкаясь о страшные ящики, метался перепуганный Ганя, который никак не мог найти выход с крыши. «Сюда, сюда!» — позвал Коля. Ганя кинулся к музыканту. Они спустились на лестничную площадку и вызвали лифт.

— Ганя, откуда там гробы? Что это?

— Не знаю, Коля, я ничего не понял. Какие страшные старухи! Кошмарный сон. Фантазии в манере Калло. Жаль, Птица их не видела.

Крики на крыше утихли, но музыкальное ухо Коли уловило жалобный стон.

— Чёрт, надо к ним подняться, может быть, помощь нужна. Теперь ты меня жди.

— Коля, не ходите туда!

Коля снова вылез на крышу. Одна старуха лежала, другая с причитанием хлопотала над ней...

Пенсионерки сёстры Ветвицкие, Ия и Зоя Антоновны, три года назад уже видели призрак убившегося по их вине негра: он неприкаянно бродил вокруг дома номер четыре. А сейчас он, видимо, пришёл забрать их в преисподнюю. Сестры готовили к зиме свои грядки — выдирали корни и стебли, рыхлили и унавоживали землю, когда перед ними вырос и встал с немым упрёком чёрный силуэт. Призрак был худой и высокий. Страшно вращая глазами, он с ужасом и отчаянием смотрел на своих губительниц. Когда огородницы начали орать, призрак повёл себя несолидно: трусливо, как заяц, забегал по крыше, спотыкаясь о ящики и опрокидывая бутылки с мочевиной.

— Это сын его, сын! — твердил Коля старухам. Несмотря на пережитое потрясение, они начали быстро приходить в себя.

— Хулиганы... хулиганы, — тихо скрипела, как старая яблоня, Зоя Антоновна.

— Принесите успокоительного! — взвизгнула Ия.

— Дружище, это не входило в мой бюджетный план, но нам придётся заглянуть в аптеку, — сказал Коля, спустившись с крыши.

Пока они искали аптеку и стояли в очереди, сёстры переместились в квартирку-оранжерею, выпили по стаканчику кагора с кипяточком и вызвали милицию. Хулиганы отдали старухам мешок с валерьянкой, корвалолом, валидолом и, чудом разминувшись с участковым инспектором Глазовым, покинули дом с гробами.

В магазине Коля с Ганей разглядывали витрины с унылыми коробочками, в которых сидели, пригорюнившись, засохшие суши, рис с морковочкой под названием «Плов», салаты «Здоровье» и «Мимоза» с увядшим листиком петрушки. Ганя хотел есть и пить. Коля хотел выпить и закусить. На убегающих к потолку полках стояло множество разнообразных напитков и консервных банок с красивыми этикетками. «Возьму, пожалуй, “Три топорика” и ветчину. Нет, жарко — пива и кальмаров. Нет, зябко — малёк и кильку», — думал вслух Коля. «Определяйтесь, мужчина!» — нетерпеливо сказала продавщица с зачёсанными назад рыжими волосами и серёжками в виде луны. Промучившись ещё минуту, он купил навагу в томатном соусе, бутылку хереса, круглый ржаной хлеб, плавленый сырок, кефир и мороженое.

Ганя был рад оказаться вдали от автовских домов. Широким шагом, раздирая ботинками травяной ковёр, шли они с Колей вдоль речки Красненькой, несущей свои вонючие воды к Маркизовой луже. В бензиновых пятнах плыли ондатры. На топких берегах сидели лягушки — неподвижно, поводя лишь одними глазами, как старухи на скамеечках. По стволу поваленной ивы Коля с Ганей перебрались через речку и вступили в обширные пустыри Угольной гавани.

Это было удивительное, сказочное, таинственное место. По заброшенному, заросшему полевыми цветами железнодорожному пути Ганя с Колей дошли до сверкающей синим яхонтом финской воды. Вдоль заболоченного берега раскинулось огромное кладбище кораблей. Над ним с пронзительным криком метались чайки. По пояс, по плечи, по горло в воде стояли забытые гиганты. Ветер влетал в железные остовы, и гиганты скрипели, гудели, стонали, пели моряцкие песни, вспоминая былые деньки. На ржавых корпусах росли деревья, из щелей торчали пучки жёлтой травы. У самого берега подъёмный кран завалился набок. Он вытянул длинную шею навстречу закатному солнцу, на его морде гнездились птицы. Один корабль затонул полностью — только нос торчал над водой. «Всё. Умер “Летучий Голландец”, надо помянуть», — сказал Коля, доставая бутылку. Ганя нашёл кусок фанеры. Они сели. Молча смотрели на закат. Последние лучи скользили и прыгали по ржавому железу, стараясь согреть и утешить грустных гигантов. Вдруг Гане почудился запах дыма. Он оглянулся. Над странной конструкцией, судя по всему, бывшей когда-то грузовиком, вился дымок.