Он ведь не отступит и… и как быть?

– Полагаю, – Елизавета имела весьма четкий план действий, – вам следует привести себя в порядок. Скоро обед. И Антон Сергеевич желает, чтобы вы присутствовали. Надеюсь, вы понимаете, как правильно себя вести?

О да, Вике объяснили это – настолько доходчиво, насколько возможно. Если она откажется участвовать в семейном игрище, ее запрут. Или в той комнате, или сразу в СИЗО.

– Моя задача – во всем вам помогать, – Елизавета позволила себе улыбнуться.

Тео всегда знала, что отец ее недолюбливает. Вначале, будучи совсем еще ребенком, она не могла понять причин этой его нелюбви и полагала себя в чем-то виноватой. Возможно, она недостаточно красива или же глупа, ленива, неповоротлива…

…Рождена во грехе.

Об этом Тео рассказала соседка, женщина добрая и участливая. Она вовсе не желала причинить Тео боль, но лишь утешала ее тем, что дети – суть благословение Господне и не имеет значения, рождены ли они в законном браке или же нет. Что же до Арриго, то он, как прочие мужчины, к дочерям равнодушен, и не след ждать от него большего. Не бросил матушку Тео, и уже хорошо. Иные-то плод любовницы травят, а бывало, что младенчиков и в канавы бросают. В лучшем же случае, не желая возиться с незаконнорожденными, подбрасывают их к дверям церкви, а там уж жизнь несчастного сироты зависит всецело от милости служителей Господа.

Соседка велела Тео быть с отцом ласковой, а лучше – вовсе не попадаться ему на глаза, поскольку мужчины жестоки, и, если Тео ослушается этого совета, грозит навлечь на себя гнев Арриго.

Достанется и ей, и матушке…

Тогда Тео осмелилась взглянуть на отца иными глазами. Был ли он злобен? Нет, скорее уж, холоден – безмерно, презрителен ко всем, кого ему случалось встретить. Не старый, но обрюзгший, он глядел на всех, не скрывая того, что люди, живущие в этом не самом бедном квартале Палермо, ему неприятны. Да и сама матушка порою удостаивалась такого взгляда, что Тео становилось не по себе. Она же, ослепленная любовью, словно ничего и не замечала.

– Он хороший человек, – твердила Туфания дочери, укладывая ее спать. – Просто… у него была тяжелая жизнь.

Эта жизнь, верно, вытесала рисунок из морщин вокруг его глаз, собрала на шее складки, обрисовав и второй, и третий подбородок, сделала веки его тяжелыми, такими, словно бы у Арриго недоставало сил поднимать их, оттого и ходил он в некоем вечном полусонном состоянии.

Тео он не замечал, хотя матушка все еще пребывала в надежде – заставить супруга полюбить дочь, оттого и наряжала она Тео в красивые платья, убирала ее волосы по-благородному и заставляла заучивать нудные стихи. Но если все же случалось Тео привлечь внимание отца, его скупую похвалу, то была это похвала талантам матери, ложью…

– Мужчина, – вздыхала Туфания, глядя в окно, она всегда менялась после его ухода, становилась суше, старше и некрасивее. Гас некий невидимый огонь внутри, из-за которого Тео готова была простить отцу все его недостатки. Пусть бы он остался чуть дольше, пусть бы вовсе поселился в их доме или же забрал матушку в дом собственный.

Матушка его дочке показывала – издали, строго-настрого запретив Тео подходить к нарядному особняку, который выделялся среди прочих какой-то особой роскошью. И Тео подумала, что, если Арриго так тратится на сад, на садовника, на статуи, которые этот сад украшают, на кареты и экипажи, на слуг и служанок, то отчего бы ему не потратиться на матушку? Разве она запросила бы многого?

Им хватило бы небольшой комнаты, которых в доме было неисчислимое количество…

– Он не может, деточка, – Туфания глядела на дочь с нежностью. – Что скажут о нем люди? Что граф Арриго привез в дом любовницу и дочь, которая рождена была во грехе. Его репутация погибнет, а твой брат…

…Тогда Тео впервые узнала о существовании брата. И ей показалось жуть до чего несправедливым, что матушка и она вынуждены жить в тесном старом доме, а ее неведомый брат – в особняке.

И Арриго признал его! Сделал наследником…

– В этом мире все не просто. – Матушка, догадываясь о том, что мучает ее порывистую, горячую дочь, в жилах которой явно кипела гордая кровь Скуэро, пыталась по-своему утешить ее. – У мужчин здесь своя роль, а у женщин – своя. Порою мужчины несправедливы и жестоки, однако их сердце тоже возможно смягчить…

…только не сердце Арриго.

Когда Тео осмелилась спросить, может ли она увидеть брата – ее вело скорее любопытство, нежели некий расчет, – он впал в ярость.

– Забудь! – крикнул Арриго и отвесил ей пощечину. Тео никогда никто не бил по лицу, и эта пощечина показалась ей не столько болезненной, сколько обидной.

Тео убежала наверх и спряталась, а отец ругался с матерью, точнее, он кричал…

– Как ты могла? Ты клялась, что будешь молчать. Паоло – мой и только мой сын!

– А Тео – твоя дочь!

– Не знаю, что ты задумала, но я не позволю тебе, слышишь, испортить жизнь моему сыну!

– Я его родила. И как я могу испортить ему жизнь? – Матушка говорила спокойно, но каждое ее слово ранило Тео. Почему получилось так, что отец любит ее брата, но не ее?

– Так же, как испортила мне. Почему ты не отдаешь кольцо? Где оно? Верни его, и забудем о том, что было. Я куплю тебе дом где-нибудь в другом городе, и мы…

Матушка умрет, если он ее бросит. Тео закусила губу, проклиная себя за глупый вопрос. Это из-за нее сейчас Арриго злится.

– Нет.

– Ты – ведьма!

– А ты – клятвоотступник. – Холодный тон матери был непривычным для слуха Тео. – Не ты ли дал слово моей бабушке, что исполнишь любую ее просьбу? Не ты ли, желая спасти свою никчемную жизнь, поклялся, что назовешь меня своей женой, что будешь оберегать и любить меня? Не ты ли, когда исчезла ламия, сбежал, не желая исполнять обещание? – Ох, не следовало матушке произносить подобных слов. – Ты обвиняешь меня в том, что оказался способен любить? Или в том, что я, про́клятая, полюбила тебя?

– Твоя любовь – ложь!

– Это тебе так легче думать, иначе как заглушить голос совести, славный граф Арриго? Но посмотри, разве просила я у тебя хоть что-то? Разве требовала денег? Нарядов? Украшений? Разве вынуждала тебя исполнить обещание, хотя, Господь видит, я могла бы это сделать. И ты бы назвал меня своей женой перед Ним и людьми. Но нет, я годами мирилась с ролью любовницы! Я ловила твои взгляды, твои слова, искала твоей нежности, ничего не прося взамен. Я отдала тебе сына. И родила дочь, не осмелившись просить даже того, чтобы ты признал ее! И вот теперь ты упрекаешь меня? В чем, Арриго?

Он ушел, и Тео подумала, что он уже никогда больше не вернется. Она долго не решалась спуститься к матери… она не плакала. Сидела, разглядывая собственное отражение в зеркале, и видела, что она – старая, уже не такая красивая, как прежде, и что прежней ее и вовсе не осталось.