Отец лгал.

Клялся именем матери, и все-таки – лгал, потому что не была донна Франческа матерью Паоло!

Соседка говорила о ее беременности и о том, что Туфания объявила ребенка мертвым, но все знали – папаша его забрал, из благородных, вот и подсуетился бастарда на теплое местечко пристроить. Дочкой-то побрезговал, то ли любовь его поутихла, то ли не интересна ему была девка, которая всецело в мать пошла…

С каждым ее словом надежда на ошибку таяла.

Ложь? Выходит, вся его жизнь – ложь?!

Что, на самом деле он – незаконнорожденный?! Бастард, прижитый от ведьмы? А донна Франческа, чей образ он хранил в сердце с трепетом и восторгом? Существовала ли она вовсе? Обида и неведомая прежде боль душили Паоло.

А торговка не унималась, словно бы мало ей было того, что рассказом своим она уже разрушила жизнь Паоло! Он почти ненавидел эту растрепанную, излишне болтливую бабу. Зачем говорит она о вещах, которые Паоло предпочел бы не знать?

…Туфания – не только ведьма, но и отравительница. Сам Диавол дал ей в руки запретное знание, научив ведьму изготавливать некое средство, которое не имело ни вкуса, ни запаха, но одна-единственная капля его отравляла саму душу человека. С телом же приключалась болезнь, которая длилась когда день, когда неделю, когда и вовсе месяц, но ни один доктор не умел справиться с этой болезнью…

…Многих жен «аква Тофано», чудесная вода, сделала вдовами, но ныне пришел конец ее злодеяниям.

– Спряталась она, – сказала торговка, потирая потные ладони, – думала, что сумеет отсидеться в потайном местечке, да не вышло…

Паоло не помнил, как он добрался до дома. Переступив через порог, рухнул он на мраморные плиты, словно объятый горячкой. Слуги отнесли его в кровать, раздели, обтерли его тело ароматной водой и позвали врача. Он же, прослушав неровный сердечный ритм и заглянув в глаза и уши юноши, убедившись, что отсутствуют в них следы серы, которые указывали бы на совершенное проклятие, велел пустить ему кровь.

Лекарь, ученый человек, самолично резал его руки, растирал виски льдом и розовым маслом, поил его горькими настоями, однако вскоре вынужден был признать, что бессилен перед этой страшной болезнью.

– Дух его, – сказал он графу Арриго, который неотлучно пребывал у постели сына, – пребывает в сильнейшем смятении. И пока не будет устранена причина, приведшая его в это смятение, тело не справится с болезнью…

И лекарь отступил, склонившись пред обстоятельствами, которые почитал неразрешимыми. Граф же, догадавшись, что именно стало причиной мучений сына, изгнал из комнаты всех слуг, служанок и даже старую кормилицу. Он погасил свечи и открыл окно, впуская в комнату свежий воздух, отодвинул портьеры, поскольку помнил, какое угнетающее действие на него оказывала темнота. И, присев у постели сына, граф Арриго спросил:

– Зачем ты туда пошел?

Он не ждал ответа, но взял слабую бледную ладонь сына в руки.

– Глупый, неспокойный мальчик, я ведь желал лишь одного – оградить тебя от грязи, – граф гладил его вялые пальцы. – Мне следовало выслать тебя из города. Прости.

Дрогнули ресницы, и граф поразился тому, сколько боли было в глазах сына.

– Это правда? – голос Паоло был слаб. – Ты клялся…

– Для моей души и так закрыты небесные чертоги, а ложная клятва – наименьший из грехов. Правда… правда сложна. Виновен ли я? Несомненно. Виновен лишь я один? Не ведаю. Но сейчас я расскажу тебе то, что знаю. И прошу лишь об одном – помни, что на тебе самом нет греха иного, нежели первородный, который был смыт с твоего чела при крещении.

Граф Арриго спокойно изложил сыну все, что произошло с ним, не пытаясь обелить себя либо же очернить старую ведьму, чью помощь он принял без какого-нибудь принуждения. Поведал он о своем бегстве, о странствиях и о чудесных вещах, которые случалось ему повидать, об осознании своего долга перед родом и о бесплотных попытках исполнить его. О женщинах, ставших жертвой проклятия.

– Донна Франческа – последняя, с кем решился я связать свою судьбу. И была она в точности такой, как я тебе и рассказывал. Я верю, что сходство твое, удивительное, с ней – не случайность, но дар небес, знак, что именно ей суждено было стать твоей матерью, ежели бы не проклятье.

Рассказал он и о возвращении в Палермо, о встрече с Туфанией, о любви, что ослепила его, о невозможности соединить их судьбы, о дне рождения Паоло, который стал самым счастливым днем в жизни графа Арриго.

– Я молился, благодаря небеса за то, что молитвы мои были услышаны!

Граф Арриго поцеловал обескровленную ладонь сына.

– Ты – то единственное, что оправдывает преступную мою связь. Я лишил тебя матери, поскольку видел, что в сердце ее нет для тебя места. А также не желал я, чтобы ты испытывал вину и сомнения, полагая себя недостойным наследником.

– Я…

– Ты – мой сын и наследник. Единственный, который есть, и иного не будет! Что же до обстоятельств твоего рождения, то я отправил письмо в Ватикан, где изложил подробно всю эту историю. Я боялся, что мои грехи запятнают твою душу, и просил молиться за нее, очистить от скверны, ведь все дети – дар Господа. Я возложил к Святому Престолу богатые дары, которые были приняты с благодарностью. Всевышний благословил твое рождение, и более ничто не связывает тебя с той женщиной, которой суждено было произвести тебя на свет. Забудь о ней.

Так говорил граф Арриго, и каждое слово его было преисполнено искренней любви.

– Я лгал тебе, поскольку опасался, что, узнав правду, ты пожелаешь увидеть ее. Она же сумеет заполучить твою душу, как получила мою. Измучает. Вывернет тебя наизнанку. Она лишит тебя сердца и подчинит твой разум себе…

– Моя мать…

– Женщина, родившая тебя, – убийца. И совершенные ею злодеяния столь велики, что я не нахожу слов, чтобы описать их. Я молчал, ибо не мог предать ее, поскольку был зачарован ею, но теперь я свободен… скоро буду свободен. Уже завтра сгорит она на костре, как и подобает поступать с нечестивыми, осквернившими свою душу ведьмовством. И завтра я получу второе кольцо. Две половины сердца окажутся вместе, и проклятье будет снято.

Так уверял он Паоло, умоляя сына довериться ему, отцу, и забыть о болезни. И Паоло послушал отца, которого любил искренне, и после услышанного любовь его лишь приумножилась. С ужасом думал Паоло о тех страданиях, что выпали на долю графа Арриго, и клял себя за непослушание.

– Но моя сестра… что будет с ней?

– Твою сестру мне не позволили забрать, поскольку суждено было ей от рождения перенять проклятый дар матери. И, невзирая на юный возраст, ее душа запятнана скверной. Я отправлю ее в монастырь, где в тиши и покое будет она постигать истинный Свет Божий.