Он подождал, пока такси уедет, бросил раскрытый чемодан на кровать, распахнул ставни и, радостно рассмеявшись, громко запел.

Под окном сине-жёлтого деревянного домика росла шикарная старая пальма.

Первым же делом он сменил одежду.

Переждав полуденную жару, он пешком спустился в город и в бестолковой, растрёпанной океанскими ветрами прибрежной лавчонке купил себе широкие полотняные брюки и лёгкую белую рубашку.

Многие из встреченных им мужчин ходили по знойным улицам в открытых сандалиях на босу ногу, он сделал в тот день так же.

Парень, тот самый, первый, с кем он тогда заговорил, Жан Монтишо, попался ему в городе ещё раз, расхохотался, хлопая его по плечам, и согласился заглянуть вечерком на новоселье.

Пальма широко шелестела в невидимой высоте узкими блестящими листьями, звенели за ночным окном сотни цикад, а в гавани, хорошо просматриваемой с холма, мелькали сквозь деревья жёлтые корабельные огни.

– Если просто так, попробовать, то можно… Многие приезжали сюда подышать океаном, покупаться, мне же, например, с самого начала понравилась здешняя жизнь!

Жан откинулся на спинку старенького дивана, покачивая в руке стакан.

– Здесь свобода, легко, не так, как там…

– Я навсегда.

– В таком-то возрасте? Давай лучше ещё выпьем…

В тот вечер Жан рассказал ему многое про жизнь на острове, про ремонт кораблей, про гонки богатых яхт, про интересы многочисленных туристов. Посмеиваясь над серьёзными словами собеседника, Жан всё-таки обещал познакомить его со знакомым владельцем судоремонтной мастерской, помочь при случае с работой.

– Только ты учти, приятель, здесь местные мастера не все бездельники. На каждую приходящую в гавань яхту они сразу же, как муравьи, набрасываются. Профсоюз у них тут есть, ребята, в общем-то, мирные, в портовом баре заседают, но своих в обиду не дают… Так что привыкай, побегать за каждой работёнкой придётся.

Он и бегал.

Первые деньги принесла ему мачта английской яхты.

Хозяин спешил на королевскую регату, но, не успевая экипажем выполнить всё намеченные подготовительные работы в срок, пригласил местных, бригадир островитян кивком лохматой головы позвал в свою компанию и его, на правах подсобника, справляться с верёвкой, которой поднимали в высоту гигантских мачт ловких мальчишек. С раннего утра они мачты очищали, а после – покрыли прозрачным лаком.

Бригадир, посмеиваясь, дал ему расчёт – половину тех денег, что причитались каждому из чернокожих парней. Ребята позвали его с собой в бар поужинать, но он всё ещё продолжал оставаться брезгливым по отношению к неграм и к их пище.

Вечерами, после прохладного душа, он подолгу сидел у раскрытого окна, внимательно слушал шёпот пальмовых листьев над крышей, и не спешил ложиться под марлевый полог, во влажные, в пятнах от крупных раздавленных комаров, простыни.

Гулко грохотала где-то вдалеке, в предместьях тропического городка, незнакомая, радостная языческими ритмами музыка, кричали допоздна в соседних домах дети, скрипела в кустах незнакомая опасная птица.

В белых брюках и свободной рубашке было легко, но он всё равно задыхался от просторного океанского ветра.

Однажды, с утра старательно перестирав в умывальнике свои простыни и развесив их на низкий колючий забор, он взял билет на старенький паром, регулярно ходивший на соседний остров, и три часа просидел у борта, рассматривая прозрачные линии волн, раскатывавшихся позади судёнышка, но в восторге вскинулся всего лишь раз, увидав совсем близко в воде манту, ритмично взмахивающую крыльями плавников, очень похожую на большой чёрный плащ с ослепительно белой атласной подкладкой.

Несколько раз за время прогулки на него оглянулась стройная рыжеволосая женщина, так же скучавшая на палубе в одиночестве.

А вечером он опять безуспешно пытался услышать что-то очень необходимое в шелесте прочных пальмовых листьев за окном своего жилища.

…Неожиданный утренний заморозок обманул с десяток людей на автобусной остановке и они, разные своими желаниями и одинаковые вынужденными поступками, встали, как мотыльки, в круг холодного света, бесцельно рассматривая в витрине освещённого уличным фонарём газетного киоска марки и открытки.

Он, высокий и загорелый, нервничал, вот уже почти час желая что-то сказать Нессу. Приятель то и дело подносил к своему огромному, уродливому, изрытый оспинами носу большой платок, потом так же молча поднял с асфальта разбитую пивную бутылку и, прошагав немного, бросил её в урну.

– Зачем?

Несс ещё раз забавно чихнул и мечтательно улыбнулся.

– Кто-то хотел испортить мне чудесное утро.

– А как твои внучки?

– Растут, и очень милые. И всё-таки, почему ты вернулся?

Осенний рассвет сделал ещё более рыжим рыжего кота, подстерегавшего голубей невдалеке, у пятна хлебных крошек, рассыпанных по чёрной земле.

– Свобода – это, оказывается, необходимость каждый день принимать решения. Для меня такое невозможно.

Вернувшись после прогулки домой, он перенёс из привычной комнаты, всё ещё сохранявшей для него память о верном тополе, все необходимые вещи в другую, выходившую окнами в тихий переулок, в котором вот уже который год росла, тесно прикасаясь к стенам и стёклам этажей, готовая совсем скоро стать взрослой, роскошная густая липа.

Он пододвинул кресло к почти закрытому листьями окну и включил негромкую музыку…

Когда случается кораблекрушение,

время не ждёт, море нетерпеливо,

час промедления влечёт непоправимые беды.

Этой весной он неожиданно, мельком, лениво рассматривая в самолёте случайный красивый журнал, вспомнил о своём дне рождения.

И несколько дней подряд почему-то не забывал.

Вовсю уже грело солнце, начинал цвести шиповник, небо к полудню становилось медленным, а по вечерам – наливалось страстными закатами.

Он уверенно знал, что по всей стране множество зависимых от него людей готовили юбилей: администраторы обеспечивали условности предстоящего шикарного банкета, партнёры мучились выбором знаменательных подарков, журналисты обещали наконец-то раскрыть заинтересованной публике тайны его постоянных финансовых успехов, политики оттачивали формулировки взаимно полезных поздравительных речей.

А он уехал.

Не по делам, не в привычные города, а просто так, далеко, где его никто никогда не знал. Если уж надумал мужчина в кои-то веки отметить свой день рождения, то лучше всего это делать ему одному. И не дома. И не на земле.

…Оранжевые буксиры аккуратно вытащили огромный лайнер из тесноты порта на правильный морской простор. Погудели на прощанье и дружно убежали в переплетение причалов за следующим, таким же беспомощным, подопечным.