– Ладно, тогда спать. Через пару часов уже вставать.

Перед тем как лечь в кровать, я достал из кармана сигареты и положил их в тумбочку.

11

Утром мы построились на плацу, закинули вещмешки за спину и ровной колонной двинулись к выходу из части. Будущие контрактники, цвет вооруженных сил, человек пятьдесят со всего полка. Все происходящее казалось каким-то сном. Жизнь делала свой очередной виток по спирали. Железные ворота захлопнулись за спиной, и я впервые за многие месяцы увидел город.

Нет, я не просто его увидел. Город обрушился на меня со всеми своими домами, витринами, рекламными вывесками, спешащими на работу людьми. Я крутил головой из стороны в сторону и жадно вбирал глазами мельчайшие детали обычной городской жизни. Вот мама провожает в школу свою дочку, здоровый мужик с опухшим от пьянства лицом идет на работу, едут машины, каждая по своим делам. И мне не передать, до чего же все это было красиво, просто нет таких слов ни в одном языке мира. И даже воздух имел другой запах. Так пахнет свобода.

Утро было прохладным. Все небо заволокло тучами, но вдруг на несколько секунд они расступились, и я увидел солнце: тусклое, грязновато-желтое. Словно нашкодивший щенок выглядывает из-под дивана и тут же прячется обратно. Но даже это блеклое солнце наполнило мою душу восторженной радостью. Я смотрел на него во все глаза, не отрываясь, и пусть оно не взрезало их слизистую, пусть появилось на небе ненадолго и украдкой – я был счастлив. Потому что впервые за многие месяцы солнце стало свободным. Вместе со мной.

Величайшим чудом казалось абсолютно все: грязные скамейки, продуктовые магазины, старушка, выгуливающая свою собачку. И даже полки в плацкартном вагоне показались мне чудом цивилизации: впервые плоскость под моей спиной не продавливалась со скрипом.

Нам с Пашкой достались верхние полки, а внизу нашими соседями оказались две молодые девушки, уезжающие в отпуск. И их присутствие тоже казалось мне подарком судьбы. Симпатичные, миловидные, простые в общении… Мы сразу же купили пива и нашли с ними общий язык. Закипела молодая кровь в жилах.

Одну звали Настя, другую Вика. И мне нравились обе. Как и Пашке. Отсутствие женского общества раздражает, злит, а самое главное – закупоривает какие-то важные комнатки во дворце мужского сердца. И вдруг они разом открылись… Мы шутили, смеялись, балагурили. Пашка вел себя развязно и нахраписто, я делал упор на свою интеллигентность; и еще военная форма – редкую женщину она оставит равнодушной. Рядом со мной сидела Настя, смешная курносая блондинка, не красавица, совершенно обыкновенная; глаза ее искрились от такого напора мужского внимания, а я никак не мог остановиться, хоть как-то сдержать себя, и говорил, говорил, говорил… У меня кружилась голова от запаха ее дешевеньких духов, я обнимал ее за талию, ощущал кончиками пальцев теплое женское тело… Боже, это сводило с ума! Кровь хлесткими потоками била в голову и пах! А Настя задорно смеялась, прекрасно понимая мое состояние.

Мы вышли с Пашкой в тамбур покурить.

– Слушай, Зотов, я так больше не могу. У меня сейчас яйца взорвутся, – произнес я.

– Ты не один такой.

– Надо что-то делать.

– Если только в туалете. Но они хрен согласятся. Я бы не согласился на их месте.

– Надо попробовать. Эх, Паша, как говаривал Чингисхан, города надо брать обаянием.

– Херня. Силой их надо брать. И города, и баб.

– Если обе откажут, я кого-нибудь из них изнасилую.

– Даже не думай, Вика моя.

– Твоя, твоя, как три рубля.

– Эх, я бы ее…

– Давай так, сейчас еще пивка попьем, а ночью, когда в вагоне уснут все, что-нибудь придумаем. Да они и сами хотят, все видно прекрасно. Если не в туалете, то можно будет в тамбуре попробовать.

– Добро. Я один хрен заснуть не смогу…

Ночью мы с Настей вышли в тамбур. Она жеманно улыбалась. Я нервно курил. За окном в невероятной суматохе проносилась разнотонная мгла.

– Ну что, защитник отечества, так и будешь стоять?

А меня вдруг охватил столбняк. И еще дрожь: густая, с покалыванием. Я не мог сдвинуться с места. Все мои желания и чувства сосредоточились в области паха, и казалось, ступи я один шаг навстречу девушке, как внутренние перегородки рухнут и взведенный снаряд похоти взорвется без малейшего участия курносой блондинки.

– Что-то не так?

– Да не, все нормально. Просто… у меня полгода никого не было.

– Не бери в голову. Расслабься.

Она подошла ко мне, обняла, положила голову на плечо. Вся жаркая, близкая, настоящая… У меня перехватило дыхание. И больше не осталось сил сдерживаться. Я подался ей навстречу, сжал ладонями белое пышное тело, крепко сжал, до хруста в сведенных пальцах и, теряя остатки разума, с утробным выдохом сожрал ее губы своими… Судорожно снимал штаны, путаясь в брючном ремне, с одной только мыслью: успеть, успеть…

Это произошло очень быстро. Два резких движения, гортанный хрип, мурлыкающий стон. В нашей близости не было красоты – лишь голая и неприкрытая животная страсть, но вся онтология бытия поместилась в два моих резких движения. Вместе с семенем выплеснулись сомнения, тревога; даже любовь к Вере перестала болеть. По телу разливалась волна сытого довольства, а пустота в душе стала спокойной. Как будто так и должно было быть.

– Извини… Но… Сама понимаешь…

– Все нормально. Я где-то так себе и представляла.

– А…

– Теперь твоя душенька довольна?

– Моя-то да. Ты просто прелесть.

– Я знаю, – Настя очаровательно улыбнулась, на этот раз просто, без жеманства и наигранного кокетства. – Ты только не подумай, что я со всеми так.

– Серьезно?

Меня всегда веселила эта сугубо женская черта: любыми средствами оправдаться.

– Да пошел ты, придурок!

– Извини, меня несет чего-то. Это все алкоголь. Просто… тебе все это зачем?

– Пожалела тебя, дурака!

– Вот как. Интересно.

– Слушай, чего ты хочешь? Да, ты мне сразу понравился. И было видно по тебе, что изголодался не на шутку. Но если бы не форма, то ничего бы и не было. Я просто вошла в твое положение. Вот и все. Поверь, спать с первым встречным в поезде не предел моих мечтаний.

Она поправила волосы и улыбнулась… Вериной улыбкой. Сходство было настолько поразительным, что я сперва опешил, а потом часто заморгал. Но морок не проходил. И мне вдруг захотелось унизить ее, оскорбить, причинить намеренную боль. Эта ее улыбка… Она обнажила зияющую яму в глубине моей души. Такую, что не засыпать песком, не зарыть, не зарубцевать. А главное, в этой улыбке было понимание того, что ничего уже не будет так, как прежде. И можно спать с кем угодно, уезжать хоть на Кавказ, хоть в Антарктиду, можно проклинать любовь, ненавидеть всех женщин – это ничего уже не изменит. А я обречен видеть Верину улыбку в каждой курносой блондинке, в каждой цветной обложке, за каждым углом и в каждом кафе. И так бесконечно…