— И что же?

— И я подумала, слава богам, вот наконец-то нашелся мальчик, которому никогда не удастся ничего сделать, пытайся он хоть тыщу лет. Да к тому же он и сам наполовину уже понимает это. И весь период твоего созревания, все то время, что расшибал себе лоб о стену, выдавливая эти свои… мой дорогой, как это трудно… я же знаю, у тебя были самые добрые намерения и ты очень старался, а я и правда пыталась помочь, но давай все же взглянем правде в глаза, это были отчаянные и безнадежные, совершенно бесплодные попытки дать мой точный портрет… все это поистине ужасное для меня время я не теряла веры в тебя. Потому что знала: в один прекрасный день наступит озарение и ты осознаешь, что твои попытки столь же бессмысленны, как попытки человека с одной ногой стать олимпийским атлетом. И тогда наконец-то произойдет то самое, великолепное и тайное, что только может произойти между нами. — Она на миг замолкает, потом издает негромкий смешок. — Ты был такой забавный в образе старшей сестры. Каждый раз она у тебя получается все лучше и лучше. Я чуть не рассмеялась вслух. — Он не произносит ни слова. — Майлз, ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Да. Прекрасно понимаю.

Что-то в его голосе заставляет ее приподняться на локте и взволнованно вглядеться в его лицо. Она поднимает руку и гладит его щеку.

— Мой дорогой, влюбленные должны быть откровенны друг с другом.

— Я знаю.

— Ты же только что был вполне откровенен со мной о сестре Кори. Я просто стараюсь отплатить тебе тем же.

— Понимаю.

Она треплет его по щеке.

— И ты всегда обладал поразительной неспособностью выразить себя. Это так привлекательно — много интереснее, чем обладать умением пользоваться словами. Мне кажется, ты себя ужасно недооцениваешь. Людей, знающих, что они хотят сказать, и умеющих сказать это, десяток на пенни. Неспособность подобрать ключ к тому и другому — поистине бесценный дар. Ты почти уникум, единственный в своем роде. — Она внимательно его разглядывает, в глазах — нежное сочувствие. — Вот почему, если реально смотреть на вещи, я явилась, чтобы стать для тебя реальной, дорогой мой. Вот почему я чувствую себя с тобой в полной безопасности. Ведь я знаю, что, даже если когда-нибудь ты случайно — упаси тебя Боже… впрочем, я знаю, что ты таким шансом в жизни не воспользуешься, — надуешь меня, попытаешься описать все это, у тебя все равно ничего не получится, пытайся ты хоть миллион лет. Между прочим, я когда-то рассматривала кандидатуры других писателей, но ни один не дал мне ощутить столь же неколебимое чувство безопасности, какое даешь ты. — Она наблюдает за ним молча минуту-две, затем склоняется над ним, глаза ее до краев полны искренней заботы, губы застыли у самого его рта. — Майлз, ты же знаешь, раз ты такой, ты можешь иметь меня всегда, когда пожелаешь. — Она целует его в губы. — И как пожелаешь. А если бы все было иначе и ты мог бы записать все это, я никак не могла бы быть с тобой. Мне пришлось бы вернуться и снова превратиться в тень на лестничных клетках твоего мозга, в занудный старый призрак бога из машины, а я даже и подумать не могу о том, чтобы быть для тебя лишь мыслью. — Она снова его целует, но на этот раз губы ее едва касаются его губ. — А вот это у тебя получается гораздо, гораздо лучше, должна я сказать.

Последний долгий поцелуй, и она отстраняется, принимает прежнюю позу, прижавшись щекой к его плечу и закинув ногу на его ноги. Он говорит, пристально глядя в потолок:

— Между прочим, просто чтобы констатировать некий современный факт, очень многие считают…

— Дорогой, я знаю. И вполне понимаю, что ты скорее поверишь им, чем мне.

Он набирает в легкие побольше воздуха:

— Я полагаю, мне следует указать на то, что сама ты на самом деле никогда в жизни ни одной строчки не написала и не имеешь ни малейшего представления, как чертовски трудно…

— Дорогой… прости меня, пожалуйста. Есть еще одна, совсем незначительная деталь, которую я держала в секрете от тебя.

— Что еще?

— Ну… просто чтобы констатировать некий исторический факт: в самом начале, в течение нескольких веков после того, как вошел в обиход алфавит, у меня и у моих литературных сестер были некоторые проблемы. Видишь ли, дорогой, его распространение происходило не так уж быстро. Разумеется, мы были еще совсем зелеными в искусстве вдохновения. Но казалось, что все вокруг просто глухие или слепые. Отчасти виновата была опять эта противная Клио[108]. Она с самого начала занялась тем, чем и до сих пор занимается, — подлизывалась к персонам у власти, ко всяким знаменитостям. Помимо всего прочего, она просто беспардонная снобка. И все ей удавалось, потому что она утверждала, что алфавит — лучший друг сборщиков налогов и помогает приносить доходы в бюджет страны. Ну все только так к нему и относились. Хорошо-прекрасно, вот теперь мы прищучим уклоняющихся от уплаты дани. Алфавит использовался только для их идиотских записей… сколько быков, и горшков меда, и кувшинов вина, и «Уважаемый сэр, настоящим уведомляю, что я получил вашу не удовлетворившую меня глиняную табличку от десятого пред.»… ну ты знаешь. Так что всем остальным пришла в голову блестящая идея. Простым смертным, конечно, необходим пример, что-то такое, что могло бы показать, что не меньше денег и всяких дополнительных выгод могут приносить и литературные записи, а не только их занудные финансовые. Вот мы и договорились, что каждая из нас создаст образец на собственную тему, просто чтобы показать, как это делается. Короче говоря, Майлз, я разок все-таки кое-что нацарапала.

— И это кое-что, несомненно, весьма удобным образом исчезло во тьме веков?

— Нет, мой милый. Как раз на днях я видела один экземпляр в книжной лавке.

Он не сводит глаз с потолка.

— Ну рассказывай.

— Конечно, я писала под псевдонимом. И вещь эта утратила свое первоначальное название.

— Но мне хотелось бы знать.

— Первоначальное название? Такая жалость! Оно так подходило к моему сюжету. — Она опирается на руку и глядит на него сверху вниз. — Майлз, это, конечно, к тебе не относится, но на самом деле я озаглавила работу «Мужчины: повзрослеют ли они когда-нибудь?». Или — если коротко — просто «Мужчины». Ну как тебе? Правда, умно получилось?

Он бросает косой взгляд на ее оживленное, вопрошающее лицо. Она опускает глаза и обводит пальчиком контур его двуглавой мышцы.

— Не скажу, что это такое уж совершенство. Ни в коем случае. Теперь-то я понимаю, что главную идею мне так и не удалось достаточно ясно выразить. Боюсь, я несколько переоценила читательский интеллект. До половины моих читателей так и не доходит, о чем это написано. Даже сегодня.

Он снова пристально рассматривает потолок.

— А скажи-ка мне ее современное название.

— Знаешь, дорогой, у меня ведь есть еще одна противная сестра. Такая же ужасная снобка, как Клио. Они вечно объединяются и поддерживают друг друга. Ее зовут Каллиопа, она отвечает за эпическую поэзию. То, что она написала, — просто убиться можно, скучнее за всю жизнь ничего видеть не приходилось. Ни крупинки сколько-нибудь приличного секса, ни смешинки, ни юмора — от начала и до самого конца. Ну вот, просто чтобы натянуть ей нос, я взяла один ее персонаж — у нее этот герой никуда не годился — и построила своих «Мужчин» вокруг него. Чтобы показать, чего такие, как он, на самом деле стоят.