Из имевшейся у нас информации вполне логично вытекало, что красные оставят нам Лиски без сопротивления, но были и признаки растущей концентрации красной кавалерии в нашем тылу на правом фланге напротив участка Казанского. Было похоже, что они пытались заставить 3-й Донской корпус с занятием Лисок еще больше растянуть коммуникации, так что у главной контратаки красных через Дон появится дополнительный шанс на прорыв в направлении Кантемировки или Миллерова, и тогда штаб армии будет отрезан от основных сил.

По мере того как тянулся вечер, стали все более настойчивыми слухи о том, что красные фактически уже переправились через Дон и рвутся напрямую к железной дороге, и стало очень отчетливо звучать знакомое выражение «сматываться» .

– Сколько мы будем здесь оставаться? – услышал я, как кто-то тревожно интересовался, и с того момента посыпались вопросы во все стороны:

– Правда, что красные в пяти милях от нас?

– Останется ли эта толпа верной нам?

– Правда, что кубанцы откололись?

Я не знал, что отвечать, но знал, что кубанские казаки митинговали и замышляли в какой-то момент выйти из войны.

Однако посреди всей этой суматохи возник комический элемент, который привнесло прибытие представителя американского Красного Креста в виде американского лейтенанта Бойла в сопровождении моего старого друга Абрамова – переводчика и героя эпизода во время ужина у дю Чайла.

Состояние, в котором прибыли эти двое, было жалким. Они, полные оптимизма, отправились на фронт в багажном вагоне без каких-либо продуктов и запасов и за три дня пути чуть не умерли с голода, поскольку вместо торжественных приемов и почетного караула, на которые они рассчитывали, на них нигде не обращали внимания, и они сейчас были отчаянно голодны, уставшие и несчастные. Вдобавок к этому Абрамов слишком остро воспринимал распространившиеся слухи о перерезанных коммуникациях и был доведен до состояния абсолютного ужаса.

– Господин майор, – заявил он, – вы обязаны спасти нас!

Мы все подыгрывали его нервному состоянию, и на впечатляющем притворном совещании, на котором все мы играли роли мрачных героев, был разработан план действий «последнего очага сопротивления» британской миссии.

На следующий день мы отправились на юг, и над бронепоездом развевался британский флаг рядом с флагом Донской армии, но перед отъездом я сурово отчитал Абрамова.

– Ваш долг – оставаться с этим храбрым американским офицером, – заявил я. – Поскольку вы так бездумно довели его до опасности, не имея на то причины, вы обязаны вызволить его целым и невредимым!

По правде говоря, опасности практически не было, и все благополучно добрались до Миллерова 18 сентября.

На следующее утро я опять поднялся вовремя, забрав с собой все, что оставил из медицинских принадлежностей, чай и сигареты, потому что оставалась последняя дивизия 3-го корпуса, в которой я должен был побывать, – это 1-я дивизия в Новой Калитве. Она считалась лучшей в Донской армии, а в ее 1-ю бригаду входили казацкий полк из личной императорской охраны покойного царя, а также полк охраны донского атамана, причем все это были отборные солдаты, хорошо обученные и дисциплинированные. В эти два полка шли все уцелевшие воины из старых гвардейских полков, но пока их кастовый дух и достоинства их офицеров были на высоте, им обычно давали самые трудные задания.

Тут я впервые увидел своими глазами организованную воинскую часть из знаменитой калмыцкой кавалерии, бойцы которой, хотя и были натурализованными донскими казаками, фактически являлись кочевыми племенами, жившими в степях возле рек Сал и Маныч. Они были монголами по внешности и буддистами по религии и занимались коневодством. Несколько хорошо известных племенных конезаводов Южной России находилось в их краях, и калмыки в большом количестве поили своих детей молоком кобылиц, так что когда большевики отобрали у них почти весь скот, калмыки стали яростными антибольшевиками в своих политических симпатиях. Они были великолепными и хорошо вымуштрованными воинами, но стоило только ослабить узду, как они становились такими же жестокими, как и любой дикарь. В полку было лишь 400 человек, а их полковник, моложавый мужчина с одним из самых жестоких и самоуверенных лиц, какие мне довелось увидеть, был европейского типа, хотя и калмыцкой крови, проявлявшей свое присутствие в смуглом цвете кожи и узких, раскосых глазах.

Калмыцких казаков всегда можно было отличить по желтой ленточке, которую они крепили поверх своих темных с синим верхом папах, в отличие от красной у обычных донских казаков, у сибирских казаков была розовая лента, у уральских – розовато-лиловая. В 1-й дивизии два гвардейских полка также носили отличительные папахи: казаки лейб-гвардии – с красным верхом, а атаманская охрана – с ярко-синим. Также все казаки имели широкие лампасы на своих походных штанах, цветом соответствовавшие цвету папахи, в отличие от узкого красного канта у остальной части русской армии.

Из-за нехватки коней организация полков строилась на принципе трех пехотных рот и одной конной сотни, вооруженной как пиками, так и саблями, поскольку донской казак – улан, в отличие от кавказского, который по натуре – только фехтовальщик. Пулеметы использовались по полковой системе, каждая часть имела свою группу, а в этой бригаде было несколько пригодных на вид орудийных передков, на которых перевозились пулеметы с помощью специальных креплений на сиденьях, так что они могли вести стрельбу поверх зарослей кукурузы либо сена во время летних боев в степи. Эти солдаты не получили вообще никакого британского обмундирования из самых последних поставок, и я разглядел лишь десяток или около этого старых тренировочных курток хаки на всю батарею. Им, однако, были даны орудия «льюис», хотя всего лишь с шестью запасными тормозными цилиндрами к каждому орудию, и при этом никаких инструментов, но эти пушки никогда и не были популярными у русских, которые всегда громко требовали орудий «викерс».

Мы побывали на наблюдательном пункте 2-й батареи 18-фунтовок, и перед нами открылся вид через реку в направлении Казинки и Варваровки. Враг внешне вел себя очень спокойно, и когда была предпринята попытка переправиться через реку, она не встретила никакого сопротивления. Однако выяснилось, что мост возвести невозможно, и поэтому вся дивизия переправилась на плотах, вызвав этим огромный интерес у Ллойда Дейвиса, который хотел тут же отправиться за одним из поездов, с помощью которых наводят понтонные переправы, а эти поезда уже пришли в Миллерово, и сделать все испытанным «саперским» способом. Я передал все свои резервы запасных частей, носков и продуктов в полковые столовые и решил вернуться в Кантемировку на следующий день. Так как неподалеку, однако, был участок хорошей болотистой местности, вечером я отправился пострелять бекасов, и меня сопровождали офицер с двумя уланами верхом в качестве загонщиков. К их огромному восхищению, мне удалось подстрелить четыре пары, мы видели несколько зайцев, а за все это, как в награду, меня растерзали комары.

Я провел обычное совещание с дивизионным штабом и командирами по поставкам и распределению обмундирования, уходу за британской техникой, обучению и общей ситуации – не только в данных краях, но и в Европе в целом. Мне задавали бесконечные политические головоломки, на которые приходилось давать осторожные ответы. До моего сведения доводились все проявления германского содействия большевикам, и я видел, что всю эту дивизию, которая была первой из образцовых дивизий Краснова, созданных под наблюдением немцев, пронизывает давнее восхищение этой системой.