– Нам придется трудно, если ночью или рано утром нас атакует красная кавалерия, что обретается по соседству, – сказал Жеребков, а поскольку у меня не было желания попасться по неосторожности, я настоял не только на том, чтоб установить пушку «льюис» на «паккард» и заставить шофера каждые два часа заводить мотор, но также и позаботился, чтобы кони и солидный эскорт держались под седлом во дворе нашего жилья. Я знал, насколько безнадежно беспечны русские, и хотя уже были отданы приказы о более обширных мерах предосторожности, чем эти, ни один из них не был выполнен.

С наступлением темноты активность скорее возросла, чем спала, маленькие вспышки, а затем мощное крещендо огня доносилось в спокойном воздухе, когда у казаков сдавали нервы, и они вели беспрерывный огонь по любому – будь то друг или враг, – кто оказывался поблизости. И все это время атаман оставался внешне невозмутимым, а Айша развлекала нас рассказами о своей жизни в качестве медсестры Красного Полумесяца. Она трудилась у казаков-мусульман Кавказа и у большевиков, которые насильно заставили ее прислуживать им.

Примерно в 11 часов ночи мы все легли на пол, но перед тем как заснуть, атаман сказал мне с вялой, спокойной улыбкой:

– Спокойной ночи, мой майор, думаю, завтра утром мы увидим очень красивое кавалерийское сражение.

Вскоре после рассвета возобновилась стрельба, и храп коней в селе говорил о том, что предстоит атака на большую колонну красных, которые вступили в бой с частью нашей кавалерии не так далеко отсюда. Улицы были полны солдат, покидавших места ночлега и становившихся в строй, их обувь и одежда были забрызганы грязью, оставшейся от дождя. Они уже громыхали, строясь в полки на открытом месте за деревней, и через короткое время длинные их колонны позвякивали на пригорке примерно в миле отсюда. Их разведчики были уже от противника на расстоянии огня дальнобойных пулеметов, если судить по звукам, доносившимся с дальней околицы села, и иногда мы видели, как один из них поворачивал либо скакал туда-сюда вдоль бровки холма, обозначая тем самым, где залег враг. Я весьма надеялся, что мы увидим хороший пример кавалерийского боя, но то, что происходило, оказалось изрядно унылым делом.

Казачьи эскадроны, позвякивая, мчались по степи, а потом, одолев участок подъема на дороге, появилась красная кавалерия, за которой последовали пушки и колонна телег. Наши собственные орудия и подводы двигались им навстречу, издавая этот особый шелестящий шум колес по траве, и до того, как они осознали, где находятся, красные обнаружили, что по обоим их флангам находятся казаки, и тут началась беспорядочная стрельба. Командовавший казаками офицер был на бугорке, за которым расположилась батарея. В 100 ярдах от нее были два казачьих эскадрона ее прикрытия. Враг позволил завлечь себя в ложбину в двух милях отсюда.

Красная артиллерия открыла огонь, и казаки заколебались, когда среди них стали рваться снаряды. Упала какая-то лошадь, дергая ногами, потом, когда офицеры накинулись на казаков, стегая их саблями плашмя, подгоняя вперед, они стали занимать позицию, и мы увидели, как заблестели их похожие на серпы сабли.

Соседний эскадрон пронесся мимо нас, позвякивая снаряжением, поскрипывая кожей, кони храпели, и под крики и призывы офицеров они присоединились к общему движению вперед. По команде они одновременно обнажили свои сабли, и бег лошадей сменился на легкий галоп, потом они развернулись и помчались на соединение с другими частями, размахивая оружием и крича на скаку, и каждый боец, напрягшись в своем седле и устремившись вперед, рвался в бой. Когда они проскакали и достигли красных, рубанули сабли, и пара человек рухнула вниз из седел. Один из них сел, держась за голову, а казаки пронеслись мимо, кружась вокруг арьергарда красной кавалерии, и красные начали вскидывать руки до того, как два соединения плотно сомкнулись. Полетели вниз флаги, а за ними последовало и оружие. Еще несколько человек сползло с седел до того, как утихло возбуждение боя, потом казачьи эскадроны отпустили поводья и образовали цепь позади и по бокам от красных, крича и наезжая на своих пленников, чтобы построить их в линию, и вся масса начала медленно двигаться в нашем направлении.

Я вернулся в свой штаб в Новочеркасске на следующий день поздно вечером, испытывая крайний восторг от результатов своей поездки. Я хотел опять побывать в 1-м корпусе на правом фланге, но у меня было очень мало имущества и запасных частей, поэтому я решил ехать прямо в Новочеркасск на ремонт и провести там неделю перед тем, как вновь отправиться в путь.

В Новочеркасске я обнаружил великолепную партию имущества для столовых, рационов, обмундирования – фактически все, что можно украсть со склада. И самым главным из моих призов было несколько тюков мундиров хаки, присланных для починки нашего собственного обмундирования. Это я передал в военное училище шитья для переделки в мундиры для русских офицеров.

Я не стал тратить время зря и зашел к атаману поблагодарить за поездку, и он пригласил меня сопровождать его на большом празднике в Старочеркасске, где отмечалась годовщина битвы при Азове. Мы отправились на речном пароходе, который был приобретен для него, но это была пугающая старая развалина. Церемония состояла из обычного не производившего впечатления памятного богослужения на открытом воздухе, за которым следовали смотр войск и ужин в городской управе старой столицы донских казаков. Поскольку сезон дождей еще по-настоящему не начался, в Старочеркасск можно было попасть со всех сторон, хотя зимой он превращался в остров, окруженный водой на несколько миль, внутри которых было невозможно отыскать настоящее течение Дона.

По моем возвращении атаман сообщил мне, что назначил Алекса Смагина моим связным.

Я сразу же заглянул к Смагиным. Я ощущал все большую привязанность к ним во время коротких приездов в Новочеркасск. Алекс был приятным, несмотря на свои недостатки, парнем, а его жена Муся была большой красавицей и выдающейся личностью, человеком большого мужества, и в течение минувших беспокойных трех месяцев я, хотя и встречал ее менее десяти раз, очень привязался к ней.

Мы сразу же поняли, что оба преданы делу Белой русской армии, и в последующие недели она постоянно помогала мне в моей поддержке донских казаков, и в конце вышло так, что я сам помог ей и немногим из ее друзей спастись. В последний короткий период, когда мы были вместе в Новочеркасске, она работала на меня как исключительно компетентный офицер разведки и точно так, как это делал Норманн Лак со своей женой, собирала обрывки разговоров и много другой бесценной информации в отношении сепаратистских интриг, которые уже начали развиваться в казачьем командовании. Все это помогало мне при подготовке планов, предусматривающих все возможные случайности, и к этому времени стало очевидно, что таковые могут произойти. В то же время она проявила себя неоценимым консультантом в моих встречах с беженцами, которые зависели от меня, и была незаменима при подготовке их организованной эвакуации.

Помимо этих прозаических талантов она обладала и высшим даром – как вспышка молнии, могла моментально реагировать на дух текущего момента и задействовать весь свой огромный потенциал – о котором она хорошо знала! – чтобы вызвать улыбку, вселить в душу уверенность и чувство близости. Кроме того, она вела себя как тактичный и грамотный посредник между всеми слоями беженцев, помогая успокоить их и поторопить при подготовке к последней эвакуации.