– Здоренко? – переспросил Трахалин. – Я не знаю такого, он откуда?

– Вы думаете, я знаю? Впрочем, я догадываюсь, откуда он. Под его началом была толпа омоновцев, увешанных автоматами. Он примчался с этой командой почти сразу же после ограбления. Но бандиты оказались более резвыми в движениях, чем ваши коллеги.

Трахалин посмотрел на меня жестко и отчужденно.

– Ваши комментарии, конечно, очень и очень интересны, – заметил он, явно демонстрируя хороший вкус, который вначале я у него и не рассмотрела, – однако я пригласил вас сюда не для того, чтобы слушать замечания о работе моих коллег. Когда вы видели Ирину Черемисину в последний раз?

– Вы у меня это уже спрашивали, – стервозно напомнила я, – а я вам честно ответила, что вчера во время ограбления.

– А после этого вы с ней встречались?

– Нет, после этого я имела беседу с майором Здоренко, потом он отвез меня на работу, и до самого вечера я была в редакции.

– А после работы?

– Вчера был насыщенный впечатлениями день, и новых радостей не хотелось. Я уехала домой.

Трахалин задумчиво посмотрел на меня, а я, соответственно, на него. Последний вопрос породил во мне новое подозрение. С чего бы ему интересоваться тем, что я делала вчера вечером?

– Тогда пойдем другим путем, – вздохнув, сказал Трахалин, – расскажите мне, пожалуйста, как вы провели вчерашний вечер.

– Со скольки и до скольки? – решила уточнить я его вопрос, потайной смысл которого оставался для меня пока неясным.

– Скажем так, с семи и до одиннадцати-двенадцати, – не сводя с меня нехорошего взгляда, сказал Трахалин.

– После окончания рабочего дня вся наша редакция в полном составе поехала ко мне домой. Нам нужно было обсудить, – начала импровизировать я, излагая нарочито монотонным голосом, чтобы поскучнее звучало, – несколько возникших вопросов, связанных в том числе с происшествием в «Материке». Изменение в дизайн-проекте газеты, новые статьи и следующую за ними верстку и так далее и тому подобное. Журналистская работа не подразумевает упорядоченного режима дня, и когда происходит что-то из ряда вон выходящее, то приходится сидеть и за полночь, как у нас вчера и получилось, – я сама увлеклась своим рассказом, и мой голос даже два раза дрогнул от волнения, когда я описывала наши тяжкие будни, – полностью работа была завершена поздно, квартира у меня большая, поэтому все остались ночевать у меня. Такое происходит нечасто, но если уж происходит, тогда мы вкалываем, как говорится, на полную катушку…

Я затушила сигарету о потемневший лоб бабушки-Нефертити и задумалась. «Все будет о'кей, Оля, сейчас тебе толстыми белыми нитками пришьют какое-нибудь соучастие, и Фима Резовский весь свой язык обобьет, спасая тебя от последствий следствия», – пообещала я сама себе.

Словно в ответ на мои мысли противным резким чириканьем зазвонил телефон.

– Трахалин, – представился мой собеседник, и по его взгляду, брошенному на меня, я поняла, что являюсь предметом разговора, – конечно… да… пока не знаю… нет, не против, но лучше подождать…

Очень медленно положив трубку на место, Трахалин посмотрел на меня с усмешкой.

– Ваш адвокат успел уже развить космические скорости. Почему-то вас искать он начал с самых верхов… словно я беседую с вами в кабинете у Свиридова или главного прокурора…

– Метод у него такой, – предположила я, – к тому же он так близорук…

Трахалин закашлялся и спрятал глаза.

– Ладно, – сказал он, – получается так, что несколько свидетелей могут подтвердить, что вчера вечером, с семи до одиннадцати, вы находились вместе с ними и никуда не отлучались. Я вас правильно понял?

– Почти, – поправила я его.

– Что-то вспомнили? – Трахалин словно воспарил. Он подался вперед, его губы раздвинулись в хищной улыбке, крылья носа дрогнули. – Итак, – со вкусом протянул он, – в котором часу вы покинули своих… мм… сотрудников.

– В половине двенадцатого, – призналась я, и, словно в подтверждение моим словам, громыхнула пушка, с недавних пор по прихоти нашего губернатора установленная на Лысой горе. Так губернатору, очевидно, легче было представлять себя Петром Первым. Или арапом его.

– И с кем и куда вы отправились после этого? – тихо спросил Трахалин.

– Сюда и с вами, – резко ответила я ему, окончательно потеряв терпение, – как только я вчера вернулась в редакцию вместе с майором Здоренко, я не расставалась больше со своими сотрудниками до половины двенадцатого сегодняшнего дня. Не будете ли вы настолько любезны, уважаемый Петр Иванович, наконец рассказать мне, что же такое происходит и почему я должна отвечать на ваши бесконечные вопросы, совершенно не улавливая их глубоко скрытого смысла?

Трахалин погрузился в молчание, перебирая на столе бумаги и укладывая их в папку.

– Вы мне сейчас продиктуете данные ваших… сотрудников, – тихо сказал он, – с которыми вы… работали до утра у себя дома, – закончил он почти зло.

– Конечно, конечно, а вы объясните мне, зачем вам все это нужно? – продолжала упорствовать я.

– Что рассказывала вам Черемисина во время вашей встречи?

– А что можно рассказать за пять минут?! – вскричала я. – Только то, что она замуж не вышла, и все.

Трахалин замолчал, и это длилось довольно долго.

– Сегодня утром Ирину Черемисину обнаружила ее квартирная хозяйка, – наконец выдавил он из себя, уже в который раз пытаясь пронзить меня взглядом, и опять у него это не получилось. Я не пронзалась.

– Как это «обнаружила»? – спросила я.

– Она была убита вчера, приблизительно между десятью и одиннадцатью вечера. Застрелена из пистолета, – ответил следователь.

Я просто застыла на своем шатком стульчике, будучи в совершенном потрясении. Убили Ирку Черемисину! Господи, а я так глупо на нее сердилась!

Трахалин наблюдая эффект, производимый его словами, продолжил:

– Она жила в квартире одна, да вы, наверное, это и так знаете…

Я отрицательно покачала головой.

– На столе осталась бутылка вина, пепельница, тарелки, все на две персоны…

– Так в чем же дело? – вскричала я. – Снимите отпечатки!

– Отпечатки очень тщательно стерты со всех вещей, но не это главное, – Трахалин замолчал и впервые посмотрел на меня с усталостью.

– А что же главное? – спросила я, доставая вторую сигарету.

– В нее попали две пули: одна в область груди, вторая под ключицу… О покойниках плохо не говорят… наверное, она очень много работала, уставала, – Трахалин вздохнул, – короче говоря, под диваном, рядом с которым она упала, скопился толстый слой пыли, и перед смертью она пальцем кое-что там написала… на полу…

Трахалин, перебрав в десятый, наверное, раз бумаги в папке, протянул мне фотографию.