Бабушка Генгема выпорхнула на берег, обвела все вокруг цепким взглядом.

— Мне показалось или ты с кем-то разговаривала? — подозрительно спросила она.

Я фыркнула:

— Просто дурная привычка говорить с собой. Ты что-то хотела… ба… Генгема?

— Кое-что обсудить. Бастинда считает, что не стоит посвящать тебя в наш план, но я думаю, ты должна кое-что знать.

— И что же?

Резкий порыв ветра взволновал деревья. Они закачались и как будто недовольно зашумели.

Генгема помолчала немного.

— Сегодня Бастинда будет тебя обрабатывать на тему солидарности ведьм. Распишет ужасы притеснения. О том, что маги пытаются запретить нам колдовать и применять некоторые заклинания. А также про мечты магов о радостях супружества с ведьмами. — Тут Генгема усмехнулась. — Но это все чушь. Плоха та ведьма, которой можно что-либо запретить. Все как колдовали, так и будут колдовать. И можешь мне поверить, что в браке с магом нет ничего страшного. Я знаю. У меня было девять мужей.

— Девять? А я думала, больше…

Но Генгема только махнула рукой, демонстрируя полное презрение к математике.

— У Бастинды свои счеты к Бранвейну Молчаливому, но гордость не позволяет ей это признать.

Бабушка всегда любила драматические эффекты, поэтому сделала весьма многозначительную паузу. По всем правилам искусства ведения ведьмовской беседы, мне надлежало задать вопрос.

— И что же между ними произошло? — спросила я.

— Матушка Бранвейна Молчаливого была ее лучшей подругой.

— Силы земные и небесные.

Лучшие подруги — это особенное состояние у ведьм, круто замешанное на соперничестве с легким привкусом зависти, непреодолимом желании подловить друг друга и устроить каверзу, но при этом не лишено приязни. Такая ненависть на грани обожания. И, конечно же, уважение. Лучшие подруги-ведьмы всегда уважают друг друга.

Я мысленно перебирала маминых подруг.

— Ты случайно не про тетушку Гекату? Хотя я не помню, чтобы у нее был сын.

— Нет, с Гекатой Бастинда давно разругалась в пух и прах. Я имею в виду Саломею. Они вместе учились. Помню, как обе вертелись около моего котла и подбрасывали туда сушеных мышей. Какие были времена. Две малявки, а уже такие задатки.

— Конечно же, я знаю госпожу Саломею. И я помню ее пухлого, капризного сынка. Избалованный гаденыш при нашей последней встрече бросил мне в капюшон комок грязи. И я помню, что он постоянно хныкал и жаловался, так что вряд ли его можно назвать Молчаливым. Тем более, его звали не Бранвейн, а Данфунг.

Генгема покачала головой:

— Сейчас он подрос. И сменил имя для благозвучия. Взял псевдоним.

— Но он же был дурак дураком. Засовывал в ноздри карандаши и кричал, что это волшебные палочки. — Я закатила глаза.

— Знаешь ли, все дети ведут себя глупо. Вот ты, Матильда, целовала пойманных лягушек в надежде, что одна из них окажется заколдованным колдуном. Или еще был случай…

Я испугалась, что бабушка унесется в воспоминания о моем детстве и поспешно спросила:

— Так что с Молчаливым? Бранвейном, который, оказывается, простой Данфунг?

Если меня спросить, то имя "Бранвейн" ничем не лучше "Данфунга". Помимо воли в памяти всплыло мальчишеское лицо, перемазанное грязью. И еще у Данфунга торчали уши. И в солнечный день они почти светились. И надо сказать, что лицо голема не имело ни одной общей черты с тем, с кем мы в детстве бросались песком.

— О, — В темноте у Генгемы вспыхнули глаза. — У него с твоей матерью возникла порочная связь.

Эта новость ничуть меня не шокировала, о чем я немедленно сообщила:

— Не вижу ничего плохого в том, что маг моложе ведьмы и они…

— Нет, — перебила меня бабушка, — если бы они были любовниками, все было бы гораздо проще. Он убедил Бастинду открыть ему секреты колдовства. Матильда, твоя мать не доверяла их даже тебе.

— Хм… а вот это немного обидно.

— Как только он получил что хотел, этот гаденыш, лишенный принципов, открыл свое истинное лицо. Наговорил всякого. Вышло некрасиво. Так что война с Молчаливым дело глубоко личное, болезненное, и поскольку задета гордость семьи, то я тоже участвую.

— И ты предлагаешь мне присоединиться?

— Естественно.

— Мне стоит игнорировать тот факт, что вы подчистили мне память?

На лице Генгемы не было никакого раскаяния. И она даже не посчитала нужным притвориться.

— Все стало таким сложным, — скривилась она. — Согласись, поколдовать над големом будет интересно. Достойная задача. И потом мы исчезнем, ты снова будешь бродить одна и с чистой совестью начнешь бормотать себе под нос. Что скажешь?

Я почти согласилась, почти. Но лучше не давать опрометчивых обещаний.

Рука голема дернулась, по его телу пробежала сильная дрожь, грудь начала вздыматься — пародия на дыхание, а потом с тихим звоном, как будто кто-то поставил чашку на блюдце, открылись глаза.

— Еще, еще, — командовала Генгема, ее пальцы двигались так быстро, что я едва успевала следить, как один магический пасс переходил в другой.

Ма тоже не отставала. "Оживление" требовало невероятного мастерства и концентрации сил. Бастинда, произнося заклинание на незнакомом мне языке, подошла к голему и коснулась его груди. На гладком фарфоре появилась сложная огненная печать. Таких нужно было нанести еще шесть.

Я заметила, что на лбу у матери выступила испарина. Она сильно побледнела от напряжения, или от злости, или от злобного напряжения.

— Не хочешь помочь, Матильда?

— Хм… А ты не хочешь вернуть мне украденные воспоминания?

Естественно, она не хотела. Иначе не стала бы ничего забирать. Но я времени зря не теряла: в моей комнате зрело зелье для возвращения памяти, обнесенное мощной защитной стеной из заклинаний и для надежности скрытое чарами невидимости.

— Все еще злишься? Ну, полно дуться, дорогая, — сказала Генгема, не прерывая череду движений и не поворачивая головы.

Под действием первой печати голем сел в кровати. Его незрячие глаза смотрели на меня в упор. Было жутковато.

— Я только согласилась понаблюдать за вашим ведьмовством, что и делаю. Мне еще надо дать моркови единорогам. Так много дел…

На самом деле, помимо простого любопытства, мне не хотелось упускать ведьм из виду. А то мало ли опасных идей может родиться в двух блестящих головах.

Голем немного перестарался.

— Кстати, люди не умеют смотреть назад, — озвучила я очевидное.