Дождавшись счастливой развязки, Лапин хотел уйти, но рассказчик услышал шелест шагов и посмотрел в его сторону.

Девочка спросила:

– Кто там?

– Да этот, лысый. Утром-то базлал.

– А-а, зассанец, – вспомнила она и засмеялась.

Автобус уже подруливал к остановке.

Через пять минут фонарь над ней шатнулся и вскоре пропал за гребнем бегущего под угор вспаханного поля, отодвинулось в темноту водохранилище, повеяло трупным запахом птицефабрики. Затем дорогу обступил лес, и сразу болезненно ощутился уют освещенного салона.

Лапин покачивался на исполосованном ножами сиденье, почти физически ощущая, как сжимается отведенное ему пространство жизни. А ведь еще совсем недавно бывали с Таней такие дни, что, казалось, вот сейчас вздохнешь, и душа, чудесно расширившись в этом бесконечном вздохе, заполнит весь мир, как цыпленок, вырастая, заполняет собой яйцо.

На следующее утро, когда жена ушла на работу, а он завтракал один в пустой квартире, зазвонил телефон.

Лапин подтянул шнур, поставил аппарат на стол и услышал в трубке быстрый голос Тани.

– Если рядом кто-то есть, – произнесла она заранее, видимо, приготовленную и отрепетированную фразу, – и ты сейчас не можешь со мной говорить, скажи: вы не туда попали.

– Вы не туда попали, – сказал Лапин и положил трубку.

1994

1

В начале сентября 1823 года я получил письмо от моего дяди из Руана. В конверт была вложена вырезанная из местной газеты статья, где, в частности, говорилось:

“Филэллины в Европе обретают все большее влияние. Всюду собирают пожертвования, вербовка волонтеров идет почти открыто. Публика читает сокращенного для школьников Геродота, капитана Миаулиса сравнивают с Фемистоклом, султана Махмуда – с Ксерксом и прорицают ему новый Саламин. После того как австрийская армия покончила с революцией в Пьемонте, а французская – в Испании, кое-кто из бежавших оттуда конституционалистов предложил свои услуги греческому правительству в Навплионе. Среди этих болтунов и писак есть двое-трое опытных офицеров, в их числе полковник Шарль-Николя Фабье из Руана.

В 1812 году маршал Мармон из Испании послал его в Россию с донесением Наполеону. Фабье прибыл к императору в канун сражения под Москвой, и хотя не должен был в нем участвовать, с колонной егерей генерала Бонами атаковал русские позиции. Гранатой ему изуродовало ступню, после этого он пошел по интендантской части и, командуя солониной, дослужился до полковника. Позже примкнул к республиканскому заговору против короля, а когда заговор был раскрыт, бежал от ареста за Пиренеи. Там наш храбрый Фабье встал под знамена Риэго, при вступлении в Испанию французских войск сражался с соотечественниками за испанскую свободу, а после падения Мадрида отправился воевать с турками за свободу греков. Фабье всю жизнь ищет высшую правду, чтобы послужить ей своей шпагой, при этом убежден, что правда должна быть гонима, а если она где-то и торжествует, то быстро превращается в неправду. В согласии с этой теорией он не огорчается из-за поражений и не радуется победам, но, как рассказывают знающие его люди, всегда сохраняет завидную бодрость духа, крепкий сон и хороший аппетит. Будем надеяться, что драка башибузуков с разбойниками, в которую ему вздумалось ввязаться на стороне последних, не лишит нашего земляка ни того, ни другого”.

Что тут скажешь? Моя биография изложена в основном верно, а что касается стиля, ни один уважающий себя журналист без иронии не напишет и пары слов. Эта братия изображает человечество в виде толпы клоунов, чье единственное занятие – без цели и смысла лупить друг друга кто во что горазд и тем самым доказывать возделывающим свой сад парижским или руанским подписчикам, что мир окончательно сошел с ума. Если раньше буржуа удовлетворялся тем, что считал себя образцом здравомыслия, то теперь ему этого мало – он хочет быть еще и сосудом мудрости.

2

Гречанки не промышляют горизонтальным ремеслом, все жрицы любви в Навплионе – итальянки или славянки. Иметь с ними дело рискованно: много войск, многие заражены. В Испании с этим было проще, а здесь я лишь недавно обзавелся любовницей. Миссис Сьюзен Пэлхем привезла мне письмо от моих лондонских друзей и скоро стала для меня просто Сюзи. На свидания она деликатно приходит в сандалиях, а я надеваю сапоги на высоких каблуках. В этой обуви мы с ней одного роста.

Сколько ей лет, не знаю, на вид около тридцати. Иногда думаю, что все сорок, но кажется тридцатилетней, а в другой день – что чуть за двадцать, но выглядит старше. У женщин иные отношения со временем, чем у нас, они умеют его заговорить, приручить и меряют не календарем, а пережитым счастьем.

В Лондоне супруги Пэлхем состояли в одном кружке филэллинов с моими английскими друзьями. Лорд Байрон – их кумир, Грецию они почитают священной землей, греков – мучениками, страдающими за грехи всего рода людского, как Иисус Христос на кресте. Я бы назвал эту пару паломниками, если бы не количество привезенных ими с собой чемоданов.

Для путешествия Сюзи сшила белое платье a la туника, с окантовкой из греческого квадратного орнамента на рукавах и подоле. Она не ожидала увидеть здешних женщин одетыми во все черное и поначалу думала, что они носят траур по павшим в сражениях или казненным турками мужьям, пока число таких вдов не заставило ее усомниться в своей теории.

Мой греческий костюм привел Сюзи в восторг. Она придирчиво оглядела меня со всех сторон, как офицер новобранца, и заявила, что на мне этот наряд смотрится лучше, чем на самих греках. Мистер Пэлхем, к которому она апеллировала, согласился с женой. Он всегда и во всем с ней согласен.

При знакомстве, учитывая британский снобизм, я нашел случай сообщить им о моем баронском титуле – не прямо, а в рассказе о том, как якобинцы шестилетним ребенком засадили меня в монастырскую тюрьму вместе с матерью. Заодно, чтобы избежать сравнений с их божеством, я объяснил причину моей хромоты, добавив, что Байрон хром с детства, телесный изъян выработал в нем тонкость души, а я этим похвалиться не могу.

При следующей встрече мы все втроем зашли в кофейню. На стенах висели портреты Ипсиланти, Каподистрии, Колокотрониса, Миаулиса и Байрона. О нем и заговорили.

Со слов своей лондонской подруги, чье имя лучше было не называть ввиду ее особых отношений с героем этой истории, Сюзи поведала нам, как Байрон в Швейцарии отправился с проводником в горы. Внезапно разразилась гроза. На скользком от дождя склоне приходилось обеими руками цепляться за камни, и хотя он захватил с собой трость, она ему только мешала. Проводник предложил взять ее у него, но Байрон отказался. В трости была спрятана шпага, отдать проводнику трость со шпагой он не мог.

– Понимаете почему? – спросила Сюзи.

– Чтобы проводник его не убил и не ограбил? – догадался мистер Пэлхем.

Сюзи усталым вздохом дала понять, что муж в очередной раз подтвердил ее мнение о нем, однако и мне ничего другого на ум не приходило.