– Видишь? – указала Сюзи глазами в его сторону. – Он выглядит гораздо естественнее, чем ты.

– Да, – согласился я, – греки любят одеваться как албанцы. У них это модно.

Оказалось, я все не так понял. С недавних пор я всякий раз неправильно ее понимал.

– Селезень наряднее утки, – пояснила она. – Почему же в Европе не вы нас, а мы вас должны заманивать своими перышками? У птиц самцы завлекают самок ярким оперением, так же у албанцев и греков: мужчины носят цветное платье, женщины – темное.

– Это мусульманский обычай. Те и другие переняли его у турок, – рассеял я ее иллюзии насчет близости Ангелоса к природе.

Подсаживая Сюзи в коляску, я повторил, что не доверяю ему и нахожу эту поездку опасной.

– Я хочу жить, – ответила она.

Слова, которые я слышал от нее в других обстоятельствах, меня ранили. Думаю, ей того и хотелось.

Глаза у нее деловито затуманились. Я догадался, что Сюзи вживается в роль вечной странницы, готовясь, как научил ее Байрон, сразу по выезде из Навплиона кинуть взгляд на страну, такую же печальную, как она сама.

Лошади тронулись. На прощание мистер Пэлхем приподнял фуражку, но Сюзи даже не соизволила помахать мне рукой, не говоря уж о воздушном поцелуе. Она упоенно кокетничала с Ангелосом, скакавшим не позади коляски, а рядом с ней. Зарезанная им жена, чей образ неугасимо сиял в его сердце, придавала этому флирту особую пикантность.

Через минуту все пятеро, считая кучера, скрылись за поворотом дороги, но далеко они не уехали. На следующий день я узнал, что мои предчувствия оправдались.

В паре миль от Навплиона у коляски соскочило колесо. Никто не пострадал, но кучер не сумел приладить его на место. Он отправился за помощью в соседнюю деревню, тем временем путешественники перекусили, и Сюзи изъявила желание прогуляться по окрестностям. Муж с Ангелосом составили ей компанию. Второму охраннику велели сторожить коляску и лошадей.

Неподалеку простирались обширные болота. Где-то здесь Геракл сражался с Лернейской гидрой. От Аргоса, в котором правил пославший его на этот подвиг царь Эврисфей, сюда можно за день дойти пешком.

Постепенно Сюзи с Ангелосом начали отставать от мистера Пэлхема, но находились еще в поле его зрения, когда ему попался одинокий дуб-прунари с гнездом аиста в развилке засохшей вершины.

Хозяин гнезда был дома. Почему в самом конце октября он вслед за собратьями не улетел в Египет, осталось тайной. То ли редкостно теплая осень испортила устроенный в нем природой календарь, то ли греческие лягушки аппетитнее тех, что обитают на берегах Нила, и ему жаль было с ними расставаться.

Мистер Пэлхем позвал жену, чтобы показать ей свою находку. Сюзи неохотно явилась на зов, но на месте поняла, что позвали ее не зря. Она вслух стала восхищаться чудесной птицей, вдруг за спиной у нее грохнул выстрел. Зашумела листва, подстреленный аист тяжело шлепнулся на землю.

Вскрикнув, Сюзи в ужасе закрыла лицо ладонями, а мистер Пэлхем обернулся, увидел, как Ангелос опускает дымящееся ружье, и в ярости огрел его по голове тростью. Тут же он получил ответный удар – ножом в живот.

Ангелос бросился к своей лошади, отвязал ее, вскочил в седло и был таков. Напарник даже не попытался его задержать. С помощью Сюзи он перетащил раненого к дороге, но тот скончался раньше, чем появился кучер с деревенским кузнецом. Коляску починили, к вечеру мистер Пэлхем вернулся в Навплион мертвым.

За неимением англиканского кладбища мы погребли его на католическом, в окружении венецианцев, когда-то владевших этой частью Греции. Я взял на себя все связанные с похоронами заботы, Сюзи – все расходы.

С кладбища приехали в гостиницу. Прежде Сюзи называла ее словом хан, не подозревая, что оно позаимствовано греками у турок, но теперь избегала его употреблять. Все греческие слова, которые она усердно заучивала и которыми щеголяла в разговоре со мной, исчезли из ее словаря.

Поминальный стол был накрыт на двоих. Мы выпили вина, и Сюзи тут же начала упрекать меня за то, что я не воспрепятствовал их поездке в Аргос под конвоем этих негодяев. Попытка напомнить ей о моих предостережениях еще и подлила масла в огонь. Оказалось, мне как мужчине следовало действовать не уговорами, а хитростью, в крайнем случае – применить силу.

Я с готовностью признал свою вину. Сюзи немного успокоилась и задала вопрос, которого я давно от нее ожидал:

– Почему Ангелос убил аиста?

– Ему не понравилось, что ты им восторгаешься.

– Вот как? – заинтересовалась она. – Приревновал меня к аисту?

– Нет, – разочаровал я ее. – Просто греки недолюбливают аистов. Аист считается турецкой птицей. Турки относятся к нему с почтением, потому что он якобы каждый вечер напоминает им о необходимости вознести хвалу Аллаху. На закате аист поднимает голову к небу и начинает громко щелкать клювом. Постучит-постучит, перестанет, опустит голову, подождет, затем снова поднимет и снова застучит. Точь-в-точь как муэдзин, сзывающий правоверных на вечернюю молитву.

– И за это Ангелос его застрелил? – усомнилась Сюзи.

Я объяснил ей, что когда воюют не один монарх с другим, как это бывает в Европе, а народ с народом и религия с религией, такая война возвращает человека в первобытное состояние. В те времена каждое племя имело своего бога в обличье какого-нибудь зверя или птицы, и воины одного племени охотились на покровителей другого, чтобы лишить врага его защиты.

– Ангелос убил не только аиста, – сказала Сюзи.

– Еще и жену, – не удержался я, чтобы не упомянуть об этой милой подробности. – Твой муж знал, с кем имеет дело. Не надо было бить его тростью. Греки – гордый народ.

– Ненавижу их! – вырвалось у нее.

Я ответил, что если не брать в расчет религию, они мало чем отличаются от турок. Ненавидеть можно лишь тех и других вместе, но это будет означать, что она ненавидит все человечество. В любом народе такая война пробуждает все самое худшее.

– Да, но не все при этом превращаются в дикарей, – возразила Сюзи.

– Знаешь, почему греки часто кажутся нам дикарями? – спросил я, не без труда одолев искушение припомнить ей, что не далее как три дня назад она восхищалась их близостью к природе. – Представь себе человека, который всю жизнь был скован по рукам и ногам и внезапно освободился от цепей. В первую секунду собственные члены кажутся ему необыкновенно легкими, с непривычки он совершает ими дикие движения.

Эта популярная среди моих здешних друзей метафора утешала нас в наших разочарованиях. Сейчас я использовал ее с той же целью и заключил:

– Мы, филэллины, верим: это скоро пройдет.

Сюзи без ножа принялась чистить апельсин, яростно сдирая с него кожуру. Капли сока, брызжущие у нее из-под ногтей, алмазными искрами вспыхивали на солнце. Одна капля угодила ей в глаз. Она зажмурила его, но другой смотрел на меня так, что мне сделалось не по себе.