Я крадусь по двору, избегая асфальта и вспоминая слова отца Джона, которые он постоянно повторяет нам, говоря о Последней битве: сохраняйте спокойствие, действуйте осторожно, веруйте в Господа, и победа будет за вами.

Спокойствие. Осторожность. Победа. Наказ отца Джона совсем не подходит к тому, что я намерена сделать, но, чтобы унять бешеный стук сердца, которое вот-вот выскочит из груди, сгодится любое средство. Спокойно. Спокойно. Спокойно.

Я добираюсь до, как мне хочется верить, Двенадцатого корпуса и в кромешной темноте встаю перед дверью. Трачу несколько секунд на попытку взять себя в руки, хотя и понимаю, что лишь напрасно теряю время: если я ошиблась дверью, то узнаю это совсем скоро, и тогда мое спокойствие уже не будет иметь ни малейшего значения.

Я набираю полную грудь воздуха, задерживаю дыхание, потом делаю глубокий выдох. Вытаскиваю из карманов отцовские ножи, раскрываю лезвия и медленно, очень медленно поворачиваю дверную ручку. Я почти жду, что дверь окажется запертой или издаст металлический скрежет, который перебудит всю Базу, однако она открывается легко и бесшумно, как будто петли только что смазали. На миг закрываю глаза и ступаю в темноту.

Корпуса с Одиннадцатого по Четырнадцатый – это бараки, длинные одноэтажные здания, и в каждом размещаются по трое моих Братьев. И снаружи, и изнутри постройки выглядят абсолютно одинаково, и, хотя я различаю у противоположной стены густо-черные контуры трех кроватей, но все равно не могу быть уверена, что пришла куда нужно. Стараясь не сопеть, я вглядываюсь в узкие койки, жду, пока глаза привыкнут к сумраку, и в конце концов вижу то, что хотела увидеть. Одна из трех кроватей пуста.

У Лео, десятилетнего мальчика, который ее занимает, вчера утром поднялась температура, и его перевели в дом Бекки и Джулии, расположенный возле часовни. До призвания на Истинный путь Джулия работала врачом, а Бекки училась в медицинском колледже, и за десять лет, прошедшие с вступления в Легион, на двоих они спасли не меньше дюжины жизней.

Пустая кровать Лео стоит на своем месте. Значит, я не ошиблась. На цыпочках крадусь вдоль стены и останавливаюсь у самой дальней кровати. Вижу голову Люка на подушке, слышу, как он похрапывает. Разглядываю его, собираясь с духом. Приседаю на корточки и приставляю к горлу Люка нож, который держу в левой руке. Его веки трепещут, медленно приоткрываются, потом резко распахиваются. Люк разевает рот, но прежде, чем он успевает издать хотя бы один звук, я шиплю ему в ухо:

– Молчи и не двигайся, не то перережу глотку.

Он бессмысленно таращится на меня. Наверное, гадает, не снится ли ему сон, ведь в реальности ни одна девчонка не посмела бы пробраться в его комнату посреди ночи и угрожать ему ножом, так? С парнями вроде него такое просто не может произойти.

– Тебя за это ждет ящик, мерзкая сучка, – злобно шипит он. – Ты…

Я сую правую руку под одеяло и пристраиваю нож между ног Люка. Он выпучивает глаза еще сильнее и замирает.

– Только если об этом кто-то узнает, – шепчу я в ответ. – Но никто не узнает, правда?

Он молча глядит на меня, словно окаменев.

– Правда же?

– Правда, – едва слышно выдыхает Люк. – Я никому не скажу. Только не надо… Пожалуйста…

– Если ты еще хоть раз подойдешь к Хани, – четким шепотом произношу я, – или хотя бы взглянешь на нее или на любую другую мою Сестру и мне это не понравится, я навещу тебя снова. И в следующий раз из тебя будет хлестать кровь, как из кастрированного быка, слышишь? Ты хорошо меня понял?

К глазам Люка подступают слезы. Он медленно и робко кивает – я слышу, как кожа на его шее трется о лезвие отцовского ножа.

– Отлично, – шепчу я. – Спокойной ночи, Люк. Господь благ.

Я убираю ножи, но Люк осознает, что угроза миновала, только когда я уже нахожусь на середине комнаты. Слышу за спиной короткий звук – наполовину всхлип, наполовину рвотный спазм – и выскальзываю из барака. Возвращаюсь тем же путем, каким пришла, заставляя себя не обращать внимания на бурлящий в крови адреналин, двигаться осторожно и тихо, чтобы не испортить все дело.

После

– Люк сдержал слово, – говорю я. – Никому ничего не рассказал и оставил Хани в покое.

– Ты опасалась мести Люка? – Агент Карлайл смотрит на меня с такой свирепой гордостью, что я не могу сдержать улыбку.

– Я думала об этом, – пожимаю плечами я. – С тех пор я постоянно носила в кармане один из папиных ножей. Решила, что подстраховка не помешает.

– Это верно, – произносит агент Карлайл. – Чертовски верно.

– Если бы Люк пожаловался на тебя Центурионам, что бы они сделали? – спрашивает доктор Эрнандес.

– Ну, не знаю. Неприятности были бы у нас обоих: у Люка – из-за Хани и попытки нарушить Третье воззвание, а у меня – из-за того, что угрожала Брату. Но как именно нас бы наказали и кого сильнее, сказать не могу.

– На это и был твой расчет? – задает вопрос агент Карлайл. – На то, что Люк не осмелится донести на тебя, боясь за собственную судьбу?

Киваю.

– Я не сомневалась, что он будет молчать.

– Все задиры – трусы, – констатирует агент. – Тебе об этом кто-нибудь говорил?

Снова киваю.

– Кто?

– Нейт.

Доктор Эрнандес слегка прищуривается.

– Лучше все же избегать чрезмерных обобщений, – говорит он. – Давайте придерживаться тех высказываний, в достоверности которых мы так или иначе уверены.

– Вы специалист, вам виднее, – соглашается агент Карлайл, а сам опять подмигивает, и мне приходится приложить усилие, чтобы мой рот не расплылся в улыбке до самых ушей.

– Ты предприняла меры предосторожности на случай, если Люк проявит агрессию, – продолжает доктор Эрнандес. – Он пытался подкараулить тебя?

Я качаю головой.

– Как ты думаешь – почему?

– Потому что он был мелким агрессивным говнюком, – вырывается у агента Карлайла, – который обмочил штаны, как только получил отпор.

– Прекратите, пожалуйста, – морщится доктор Эрнандес. – Вы не помогаете процессу.

– Виноват, – говорит агент Карлайл, но вины он за собой не чувствует, ни малейшей, это ясно написано у него на лице.

Доктор Эрнандес бросает взгляд на часы.

– Мы уже вышли за отведенное время, – отмечает он. – Нежелательно, конечно, превращать это в привычку, однако сегодняшний сеанс оказался весьма продуктивным. Мунбим, ты с этим согласна?

Нахмурив брови, я смотрю на часы над дверью: 11:47. Я говорила почти два часа. Вот черт.

– Простите, – говорю я. – Как-то незаметно получилось.

– Не извиняйся, – спешит успокоить доктор Эрнандес. – Сегодня