– Не знаю, – наконец молвлю я. – Я никогда не пробовала уйти из Легиона, так что наверняка утверждать не могу.

Доктор Эрнандес что-то долго пишет в блокноте, однако впервые за все время это не вызывает у меня гнева. Напротив, я чувствую странную легкость, потому что рассказ о Люке, Хани, Нейте и Третьем воззвании придал всему некую зыбкость, словно бы у меня под ногами поплыл пол, и то, что доктор пишет обо мне, в то время как я сижу перед ним, кажется чем-то привычным, чем-то понятным.

– Что последовало за отъездом недовольных? – задает вопрос агент Карлайл.

– Праздник.

– Какой?

– Свадьба. В тот вечер отец Джон взял себе вторую и третью жен.

– В тот вечер? – переспрашивает агент. – Вечером того же дня, когда выпустил Третье воззвание?

Киваю.

– И кто же были эти счастливицы?

– Белла и Агава.

– Та или другая уже состояли в браке?

– Да, обе.

– И их мужья находились тут же?

Снова киваю.

– Как они отнеслись к тому, что отец Джон женится на их супругах? – спрашивает доктор Эрнандес. – Как себя вели?

А ты как думаешь?

– Праздновали вместе с нами, – говорю я. – Из часовни отец Джон повел Беллу и Агаву в Большой дом, а все остальные зажгли свечи и пошли следом.

– Можешь предположить, что в этот момент думали мужья новых жен Пророка?

– Я это знаю. – У меня действительно нет ни тени сомнения. – Они молились, чтобы обе стали отцу Джону хорошими женами.

В комнате надолго повисает тишина: до моих собеседников доходит услышанное. Как обычно, первым обретает дар речи агент Карлайл.

– Мне нужно время, чтобы как-то это осмыслить, – говорит он. – Поэтому, если не возражаешь, давай вернемся к Люку. Согласна?

Киваю.

– По твоим словам, тот инцидент между тобой, Люком, Хани и Нейтом не повлек за собой последствий, так?

– Да.

– Прости, Мунбим, но что-то мне не верится.

Я хмурюсь.

– Я вас не обманываю.

Агент Карлайл вскидывает ладони в умиротворяющем жесте, при виде которого меня охватывает внезапное желание ткнуть ему в глаз одной из ручек доктора Эрнандеса.

– Я этого и не говорил, – успокаивает он. – Я ни в чем тебя не обвиняю, просто хочу знать, не опустила ли ты какие-нибудь подробности. Может, было что-то еще?

– Нейт сохранил произошедшее в тайне. Во всяком случае, насколько мне известно. Молчали и он, и Люк, и Хани. Центурионы ни о чем не узнали, и никакой публичной реакции не последовало.

– Я и не сомневался, – кивает агент Карлайл. – И Нейт больше ничего не предпринял?

– Нет.

– А ты?

Я колеблюсь.

– Мунбим? – прищуривается агент.

Расскажи им, настаивает внутренний голос. Будь храброй. Расскажи, что ты сделала…

До

Я выжидаю примерно с неделю. У меня хватает ума не думать, будто Люк забыл о случившемся – вряд ли он вообще когда-то забудет об этом полностью и уж точно никогда не простит этого мне, – однако обстоятельства вынуждают меня действовать, поэтому остается лишь надеяться, что за неделю Люк успел переключить внимание на что-нибудь другое. Ослабил бдительность.

Мы прожили на Базе всего полтора года, когда скоропостижно умер мой отец. Он чинил участок забора в северо-западной части и вдруг потерял сознание. До медицинского центра в Лейфилде его не довезли. После вскрытия врачи сказали моей маме и отцу Патрику, что у папы были какие-то проблемы с сердцем, о которых никто не подозревал. Что смерть была мгновенной. Надеюсь, это правда.

Когда я стала постарше, лет в шесть-семь, мама вручила мне коробку с вещами отца, которые, по ее мнению, он захотел бы оставить мне на память. Перед тем она взяла с меня обещание сохранить это в тайне. Я дала слово молчать, хотя и не понимала почему.

В коробке оказались два ножа, морская раковина с пляжа в Санта-Крусе, случайная на первый взгляд страница из дневника, черно-белое фото папиных родителей и часы, остановившиеся ровно в тот день, час и минуту, когда я родилась. Я сотни раз перечитывала страницу из дневника и часто рассматривала фото, ведь я никогда не видела своих бабушек и дедушек и даже не знаю, живы ли они.

Ножи имели складные лезвия и деревянные рукоятки с изображением ярких желто-лиловых закатов – отец вы´резал и раскрасил их сам. Ножи небольшие, с короткими и не слишком острыми лезвиями, и все же мне приятно ощущать их тяжесть в ладонях. Папа, должно быть, часами держал их в руках, неторопливо трудясь над рукоятками при помощи резцов и кистей, поэтому для меня прикосновение к ножам – это способ почувствовать себя ближе к отцу.

Я стараюсь отогнать посторонние мысли, прячу ножи в карманы джинсов и на цыпочках выхожу из комнаты в короткий коридор в Девятом корпусе. Тут нет ничего, кроме шести простых деревянных дверей, ведущих в шесть одинаковых спален, и светящегося пластмассового распятия на торцевой стене. Мама тоже жила в этом корпусе, в соседней комнате, и, пробираясь к выходу на другом конце коридора, я остро ощущаю ее отсутствие, ощущаю как нечто почти физическое, обладающее весом и объемом. Думать о ней мне не положено, подобные мысли считаются ересью, однако ни Центурионы, ни отец Джон не могут залезть в мою голову, и это хорошо, потому что Пророку, мягко говоря, не понравилось бы многое из того, что он бы там увидел.

Я знаю, что сегодня наши спальни на ночь не запирали, так как с начала отбоя лежала без сна и обязательно услышала бы щелчок ключа в двери. Примерно час назад кто-то навещал Элис; мне пришлось накрыть голову подушкой и держать ее так, пока все не закончилось. Иногда они стараются вести себя потише, иногда нет.

Дверная ручка под моими пальцами поворачивается, я осторожно выхожу за порог. Луны сегодня нет, а без луны в пустыне по-настоящему темно, так темно, что я с трудом различаю квадратные очертания двора. Как и большинство моих Братьев и Сестер, я ношу на поясе миниатюрный фонарик, но, стоя во мраке рядом с Девятым корпусом и ежась от ночного холода, я решаю обойтись без света. Фонарик, безусловно, упростит мне жизнь, но в то же время изрядно повысит риск оказаться замеченной. А я не хочу, чтобы меня заметили.

Я направляюсь в юго-западный угол двора, ориентируясь по слабому свету звезд и собственному внутреннему компасу. Двигаюсь очень, очень медленно. Нужное мне здание стоит в ряду из четырех таких же, и если я ошибусь дверью, то утром меня