«Жаль, что ты не помнишь дядю Мишу».

Эти слова до сих пор не отпускают меня. «Жальчтотынепомнишьдядюмишужальчтотынепомнишьдядюмишу». Только представь, каждое это слово хаотично разбросано по твоим страницам, а не упорядочены в одну строчку для экономии места.

Хочешь знать, отчего я зациклился на этом? Да потому, что я отлично его помню. Отличнейше! Возможно, сейчас я помню его даже больше, чем родители. Я помню его состояние перед уходом из жизни, и оно не было похоже на мое, да и связано было оно с другим или… Не важно. Важно другое — о дяде я знаю чуточку больше.

Да, родители пересказали мне его историю жизни насколько могли помнить. Некоторые моменты я мысленно подчеркнул. В их рассказе были недочеты, Профессор. Во-первых, последние дни, недели, месяцы дядя Миша действительно был молчалив, но только не со мной. Со мной он делился всем, ведь рядом с ним я был просто игрушкой, которая, по его разумению, или ничего не понимает, или ничего не должна понять. На самом же деле в его руках я был диктофоном. Когда он был уверен, что, кроме меня, его никто не слышит, делился тайнами.

Родители рассказали мне сказку, что некая тетя Марина полюбила другого — это так и есть, но они утаили или, может, не знали, что тетя Марина с ее новым возлюбленным скоропостижно скончались в подъезде собственного дома. Родители точно этого не знали, уверяю тебя. А я знал от дяди Миши. Он исповедовался мне, Профессор. Это он убил свою любовь. Сначала разобрался с мужчиной: перерезал горло зубчатым ножом для хлеба. Тетю Марину задушил кожаной портупеей, хранящейся со службы в армии, которую регулярно смазывал кремом для обуви, чтоб та не рассохлась. В глаза своей не подающей признаков жизни любви как комплимент от шеф-повара он воткнул китайские палочки. «Канапе, — сказал он тогда мне, — она любила канапе. Я все сделал быстро, отлаженно. Крови не было, свидетелей не было, улик я не оставил… Нет. Всего одну — надорванный билет на концерт, подобранный на остановке, рядом с урной. Именно этот совершенно случайный билет отвел от меня полицейских в другую сторону. До меня они так и не добрались, да и не доберутся, это я гарантирую. Ты прекрасный собеседник, Илья. Рад был иметь с тобой дело. Увидимся там», — он поднял глаза в потолок.

Это была его последняя исповедь. На следующий день родители обнаружили, что обнаружили. Конец ты знаешь.

ТЫ РАССТРОИЛСЯ?

Нет.

ПОЧЕМУ ПОМРАЧНЕЛ?

Потому что, Профессор. Потому что…

На следующий день после затеянной мною тревоги в школу я не шел — летел, порхал. Меня будоражила мысль, что я никогда уже не увижу Игоря Козлова. В своем воображении я заходил в школьный коридор под аплодисменты и свист. Ученики дарили мне цветы, просто засыпали цветами, как и словами благодарности. Учителя потирали носовыми платочками слезы под глазами. Все восхваляли меня, как героя, избавившего страну от… не знаю… от урагана… от упыря. Я даже был готов всеми отказами получить-таки на свою грудь Орден Отваги и Мужества. Его должна была принести директриса, а надеть — Наталья Николаевна. Фантазия зашкаливала, но я был уверен: что-то такое, какие-то почести точно должны быть в мою сторону.

Приближаясь к школьным дверям, я пожалел, обозлился на себя за то, что не нашел времени позвонить Вике и пригласить ее на праздничное мероприятие, устроенное в мою честь. Думаю, она бы пришла. Мог пригласить и Витьку — у него бы точно нашлось время.

И хорошо, что не пригласил ни того, ни другого.

В школе меня ждало совсем не то, чего я ожидал. Совсем не то, Профессор. Обратное. Постой-ка, я сказал «ждало»? Извини. Обманул. Меня вообще никто не ждал. Когда я вошел в школу, с трудом отворив тяжеленую дверь на жесткой пружине, меня встретила не толпа ликующих поклонников, празднично размахивающих синими флагами с гербом школы, с транспарантами в руках, а натянутый под потолком, растянутый от стены до стены, цветной плакат с высоким, максимально высоким (какие только я мог видеть до этого) качеством печати. На нем был изображен (почти в свой реальный размер) Козлов, причем в той же одежде, что и днем ранее, словно фото было сделано на скорую руку, лишь бы успеть к утру.

Он, Козлов, улыбался и подмигивал. Волосы взъерошены. На кулаках большие пальцы оттопырены вверх. Справа от Козлова, на плакате, была нанесена надпись каллиграфическим шрифтом: «Лучший ученик нашей школы», правда одна ее буква отличалась от остальных, выбивалась из толпы и бросалась в глаза. «О», выполненная в виде смайлика, который тоже улыбался и подмигивал. Смайл-татуировка с его ноги.

«Я что-нибудь придумаю», — говорила мне директорша. Такого «придумывания» я от нее не ожидал. Получается, вместо изгнания из школы или хотя бы публичного выговора, Козлов удостоился звания лучшего ученика.

Изумленный до невозможного я поспешил удалиться в свой класс, но и это меня не спасло. Весь первый этаж был заклеен точно такими же, только меньших размеров плакатами. Козлов был всюду. На втором этаже старшеклассники только начинали оклеивать эти «обои», раскручивая рулоны, со скрипом оттягивая скотч и отрывая его зубами. Некоторые девчонки с восхищением смотрели на своего кумира, другие гладили его лицо и тело на глянцевой бумаге, а мои старые знакомые, Настя и Лиза, даже целовали его в губы.

«Я что-нибудь придумаю».

Спасаясь от ерунды, тщательно, предательски придуманной ВР, сгорая и разлетаясь на миллионы атомов от испанского стыда, я забежал в класс. Поначалу показалось, что сумел найти убежище в тишине кабинета, но ошибся. Там уже была НН. Балансировала на двух составленных друг на друга стульях и подвешивала на стену над доской портрет Козлова в рамке. Не такой большой и изящный, но такой же бесящий.

— Я же говорила, что не стоило тебе вмешиваться, Илья, — сказала она, когда выровняла рамку и спустилась на пол. Стулья поставила за первую парту среднего ряда, парту Карины и Данилы.

— Объясните, пожалуйста.

Пока в кабинете были только мы вдвоем, пока одноклассники только подходили к зданию школа, она мне все разъяснила. Сказала, что это приказ директрисы. Вот и все. Директриса позвонила ей и другим учителям под занавес уходящего дня и сказала, что все деньги, которые принесут ученики на похороны бабушки Любы, пойдут на более важное дело — оплату срочного заказа в типографии.

— Любе все равно, сколько венков положат на ее могилу, будет ли она огорожена заборчиком, — процитировала НН слова ВР. — Представляешь?

Представлял без труда. Я предполагал,