Шпресс сказал, что корнета Лори убили. Мне было его жаль, но как-то сквозь стекло. Если вы меня понимаете.

Я нашла пилу, проверила заряд, взяла в руку, нажала кнопку, взмахнула… Пила завопила так, что генерал перестал рыдать и выпрямился.

Отлично. То, что доктор прописал.

– Сидите здесь, – сказала я. – Погасите свет и всё такое. Я вернусь, и ещё поговорим. Да, и спирт весь. Терпите.

Он только кивнул, глядя мне за спину.

Я обернулась. В дверях стояли двое.

Пила взвыла сама…

– Да ладно, – сказал я. – Сейчас всё пройдёт. Ты же знаешь, на нас заживает, как на собаках…

Рыба всё ещё тряслась. Руки тряслись, губы…

Рубанула она меня, конечно, знатно. Ещё чуть-чуть, и полруки ушло бы. А так – кровь, конечно, хлестанула, но можно было зажать рану, потом зашить, забинтовать… тут она работала как костяной человечек-портной из «Поэмы снов». А как только закончила, едва не завалилась в обморок сама.

И да, были к тому основания. Ведь это я знал, что Рыба наша жива и более или менее благополучна. Оказывается, меня она полагала покойником ещё со Дня Прояснения, и некому было эту её ошибку исправить. Никому не пришло в голову объяснить бедной девушке, что «полковник Чёрный», командующий императорской гвардией – и есть я, Дину джакч Лобату… Ну просто никто не догадывался, что это ещё кому-то нужно объяснять, что кто-то не знает.

Нашёлся, однако, такой человек…

Понятно, что вина за коллизию была полностью размазана по моей совести. Которой я никогда не пользовался, а потому она у меня чистая и без дыр…

Много чего может наговорить женщина. Особенно если она похоронила тебя пять лет назад, сто раз чуть не померла сама, потом едва не отхватила тебе руку электропилой, потом всё пришила на место…

А у меня просто сдавило горло, и я долго ничего не мог сказать. Лежал как вялая придонная рыба, едва шевеля плавниками. Кровопускание сделало меня слегка невесомым. Но и безбашенным.

– Нолу, – сказал я. – Всё, хватит. Слышишь, да? Помолчи секунду. Дай я скажу… Только ты правильно пойми. Я больше тебя никуда не отпущу…

И стало очень тихо. В ушах звенела кровь.

– Что? – растерянно сказала она.

– Всё, – сказал я. – Дай руку…

Рука у неё была холодная и пахла йодом. Длинные тонкие пальцы, истончённая, просто-таки пергаментная кожа кисти, выпуклые синие вены и белые сухожилия. И шрамы, и шрамики. Я поднёс её к губам и поцеловал.

– Больше ни на шаг, – сказал я. – Сколько я за тобой гонялся…

– Ты идиот? – спросила Рыба.

– Да, – легко согласился я.

Я потом подумал, что шаман разговаривал и с Эхи, и с пандейским майором – одновременно, но при этом с каждым отдельно. Просто я не помню, чтобы мы вчетвером говорили, допустим, о тех же столбах из чёрного стекла, до которых нельзя дотрагиваться – а оказалось, что все о них знают. Но он же шаман, он, наверное, и не такое мог…

А потом он сказал: идут, – и вернулись Князь и Зорах, а с ними начальник экспедиции и – я не сомневался ни секунды! – Рыба! Впрочем, хорошо, что голос её я услышал ещё в той пещере, в прихожей, а потому понял, что это идёт она и что сейчас что-то будет… Хорошо – потому что иначе я мог бы её не узнать.

Над всеми нами счастливые годы и добрые люди хорошо потрудились, а над Нолушкой особенно. Виделись мы с ней за год до последней революции, когда ездили всей семьёй в Столицу – посмотреть на высотные дома, походить по магазинам, забраться в Саракшар… Для экономии жили у Нолу в её крохотной, зато отдельной квартирке на седьмом этаже; вид из окна открывался захватывающий: на пересечение двух проспектов, по одному из которых с раннего утра до поздней ночи громыхали гиротрамваи. Это тогда мы с ней, отправив Лайту с детьми в детское кафе, рассказали друг другу, что почти ничего не чувствуем ни в утренние, ни в вечерние часы, когда народ начинает задыхаться от восторга или там негодования… Особенно трудно приходилось Рыбе, потому что она работала в телецентре, а значит, под очень пристальным присмотром. В нашей глуши можно не слишком напрягаться – никому просто нет дела. А тут, понимаешь, столица… Она нервно курила одну сигарету от другой, и я понимал, что не только в необходимости притворяться дело. Что-то было в её работе такое, что очень её тревожило, а поделиться она не могла даже с единственным троюродным (или четверо?… хотя там с какой стороны считать) братом… А потом, уже после революции, когда я лежал без памяти в развёрнутом военными спасателями госпитале, она заезжала меня навестить, но я этого не помню… они поговорили с Лайтой, и всё.

Так что помнил я Рыбу только ту, довоенную, весёлую, злую, озабоченную, стремительную. А тут вошла…

Нет, не буду. Не хочу.

Она обхватила меня за плечи, прижалась здоровой щекой и сказала:

– А Динуат твой – крепкий парень. Настоящий горец-варвар, каменная кость, железная шкура…

– Нолу… уже три года, как…

– Я его сегодня видела. Живой. Ещё не совсем здоровый, но выцарапается. Не падай.

Нет, я не падал. Но меня придерживали.

– Сегодня день воскрешений, – сказал Князь. – Рыба, оказывается, меня в убитых числила. Кто-то из пацанов ей нашу «ибойку» показал и сказал, что снял с мёртвого офицера…

– Что нашёл в комнате, – поправила Рыба. – Но… но Лайта-то знала, что же она не сказала!..

– Постой, – сказал я. – Дину – он что, где-то здесь?

– Да, – сказала она. – Только я не знаю, как туда попасть…

– Наверное, знаю я, – сказал шаман.

Все посмотрели на него так, как будто только что увидели.

И в этот момент снаружи началась пальба. Потом ахнул взрыв, и я оглох. Оглох как-то весь, не только слух пропал, но и вообще. Будто внутри что-то очень важное заложило, как закладывает уши…

Утром я и пандейцы осмотрели окрестности, но ничего существенного не обнаружили. В двух местах было полно стреляных гильз, там же нашли по два защитных колпачка от винтовочных гранат. Ни покойников, ни следов крови. Таким образом, у нас был один убитый (капрал Ошш), один раненый пандейский капрал и один слегка контуженный Чак, противник же потерь не понёс. Трёхчасовая перестрелка… ну, всё бывает. Военное счастье. И, уже возвращаясь из поиска, вот просто у самого входа в пещеру, в кустах – я почти наступил на мальчишку в драном горном камуфляже…

Сначала подумал – убит. Но он зашевелился. Мы перевернули его на спину. Вся грудь была покрыта запёкшейся кровью пополам с комочками глины – похоже, что долбанули его свои, одной из гранат, которые не попали в отверстие входа, а взорвались рядом.