Лазар слушал ее с изумлением. Он совершенно не думал об этом противоречии; почему, в самом деле, он так по-разному и так нелогично способен чувствовать?

— Да, ты права, — повторял он.

— Вы никого не подпускали к ней, — продолжала служанка, — а ведь на барышню было еще страшнее глядеть, чем на барыню, до того она мучилась. Я и то выходила от нее совсем разбитая, не могла проглотить даже вот такого кусочка хлеба… А теперь у вас душа в пятки уходит, когда ваша мать слегла! Вы даже ей чашки с питьем не подадите! Какая она ни на есть, она вам все-таки мать!

Лазар уже не слушал ее, устремив взгляд куда-то в пустоту. Наконец он пробормотал:

— Ничего не поделаешь, я не могу… Может быть, потому, что это мама, но я не могу. Когда я смотрю на ее ноги и говорю себе: «Она погибла», — у меня внутри словно что-то обрывается, и я должен бежать из комнаты, чтобы не зареветь, как зверь.

Его тело опять охватила дрожь. Он поднял с полу упавший со стола ножик и принялся рассматривать его, но слезы застилали ему глаза, он ничего не видел. Наступило молчание. Вероника нагнулась над котелком, скрывая волнение, которое охватило и ее. Наконец она снова заговорила:

— Знаете что, господин Лазар, вы бы немножко прогулялись по берегу, а то все время вертитесь у меня под ногами, только мешаете. Да возьмите с собой Матье. Он мне надоел, тоже не знает, куда деваться. Насилу его удерживаю, чтобы он не залез к хозяйке.

На другой день доктор Казэнов все еще не высказывался определенно. Внезапный катастрофический исход не исключен, говорил он; но больная, возможно, еще оправится на некоторое время, если отек спадет. Он отказался от мысли о кровопускании, предписал давать привезенные им пилюли и втирать настой дигиталиса. Но его удрученный вид и глухое раздражение выдавали, что он мало верит в целебную силу этих средств, ибо происходит глубокий процесс последовательного разрушения всех органов, перед которым бессильна его наука. Впрочем, он уверял, что больная совсем не страдает. И действительно, г-жа Шанто не жаловалась на боль; ноги ее были как свинцовые, и при малейшем движении она задыхалась все сильнее. Однако, лежа неподвижно на спине, она чувствовала себя хорошо, говорила по-прежнему громким голосом, и глаза сохранили свою живость. Но то был самообман. Бодрость г-жи Шанто подавала всем окружающим, за исключением ее сына, надежду на благоприятный исход. Уезжая, доктор сказал, что им не следует роптать на судьбу; для больной и ее близких — счастье, если она умирает, того не сознавая.

Первая ночь прошла очень тяжело для Полины. Она пристроилась в кресле, но не могла заснуть, так как все время слышала тяжелое дыхание умирающей. Сквозь дремоту ей чудилось, будто дыхание больной сотрясает весь дом, и он сейчас рассыплется. Но стоило ей открыть глаза, как ее охватывала тоска, и она снова переживала муки последних месяцев, отравившие ей жизнь. Даже у ложа смерти она не могла обрести мир и была не в силах простить. Во время этого скорбного ночного бдения она, как в кошмаре, с особенной болью вспоминала рассказы Вероники. Она подробно перебирала все в своей памяти, и в ней снова просыпались прежний гнев и ревнивая злоба. Ее разлюбили, боже мой! Ее предали все, кого она любила! Теперь она осталась одна, исполненная гнева и презрения. Душевная рана снова открылась и кровоточила. Никогда еще Полина не чувствовала так остро обиды, нанесенной ей Лазаром. Они убили ее, а теперь ей нет дела до других: пусть умирают! Мысль о том, что у нее отняли деньги и разбили сердце, снова и снова возвращалась к ней, а от тяжелого дыхания умирающей тетки у нее самой разрывалось сердце.

Утром Полина встала разбитая. Прежняя привязанность не воскресла в ней, одно сознание долга удерживало ее в комнате тетки; от этого она чувствовала себя еще более несчастной: неужели и она станет бессердечной? И она тоже? В таком смятении прошел день; Полина была недовольна собой, хлопотала по мере сил, страдая от недоверия больной, которая ворча принимала ее услуги, следила за ней подозрительным взглядом и оглядывалась, что делает Полина за ее спиной. Когда по просьбе г-жи Шанто племянница давала ей носовой платок, она, прежде чем им воспользоваться, нюхала его, а когда Полина приносила бутылку с горячей водой, больная сперва ее ощупывала.

— Что с ней такое? — тихо спрашивала девушка Веронику. — Неужели она думает, что я способна причинить ей зло?

После отъезда доктора Вероника подала г-же Шанто ложку с лекарством. Больная, не заметив племянницы, достававшей из шкафа белье, прошептала:

— Это лекарство приготовил доктор?

— Нет, его приготовила барышня.

Тогда г-жа Шанто слегка дотронулась до ложки губами и скривила рот.

— От него пахнет медью… Не знаю, что она меня заставляет принимать, но со вчерашнего дня я чувствую во рту вкус меди.

И больная швырнула ложку за постель. Вероника остолбенела.

— Вот тебе раз! Что это вам пришло в голову?

— Я вовсе еще не желаю отправляться на тот свет… — проговорила г-жа Шанто, откидываясь на подушки. — Вот послушай, легкие у меня хорошие. А она может умереть раньше меня, она не такая уж здоровая.

Полина все слышала. Слова тетки поразили ее в самое сердце; она обернулась и посмотрела на Веронику. Вместо того, чтобы приблизиться к больной, Полина отошла еще дальше: ей стало стыдно за тетку, за ее отвратительное подозрение. Но вскоре она овладела собой и прониклась глубокой жалостью к несчастной старухе, объятой ненавистью и страхом. Когда же она увидала, что тетка выплеснула лекарство за кровать, боясь отравы, она не только не почувствовала злобы, но душу ее наполнила грустная нежность. Весь день Полина проявляла необычайную кротость, она даже как будто не замечала беспокойных глаз, которые следили за движениями ее рук. Она страстно желала победить своими заботами это недоверие и не дать умирающей унести с собой в могилу ужасную мысль. Она запретила Веронике об этом говорить Лазару, чтобы не расстроить его еще больше.

С самого утра г-жа Шанто только один раз спросила о сыне. Полученный ответ вполне ее удовлетворил, и она не удивлялась отсутствию Лазара. Еще реже вспоминала она о муже и не тревожилась о том, что он делает один в столовой. Все постепенно исчезло для нее; казалось, холод, сковавший ее ноги, с каждой минутой поднимался все выше и леденил ей сердце. Полина неизменно появлялась на семейных трапезах, чтобы успокоить дядю какой-нибудь новой выдумкой. В этот вечер она обманула даже Лазара, убедив его, будто опухоль уменьшается.

Но за ночь состояние больной чрезвычайно ухудшилось. Когда Полина и служанка вновь увидели ее при дневном свете, их ужаснул блуждающий взор г-жи Шанто: лицо ее не изменилось, жара не было, но сознание помутилось. Навязчивая идея довершила разрушение мозга — это была последняя фаза: единственная, пожиравшая ее страсть привела ее в состояние бешенства.

Утро, пока не приехал доктор Казэнов, прошло ужасно. Г-жа Шанто запретила племяннице даже приближаться к ней.

— Позволь мне помочь, прошу тебя, — говорила Полина. — Я хочу тебя немножко приподнять, ты так неловко лежишь.