– Не могу. Им обоим на похоронах надо присутствовать.

– А ведь точно, сегодня третий день после смерти.

Нина, слушавшая разговор, спросила:

– На каком кладбище? И во сколько?

Костя, услышав ее вопрос, ответил. Потом не сдержал любопытства:

– А кто это там у тебя?

– Кость, я потом расскажу, ладно?

– Хорошо, при встрече.

Роман посмотрел на Нину, она начала одеваться. Скинула полотенце, натянула трусики, лифчик.

– Ты куда собралась? – шепотом спросил Акимин.

– Хочу на похороны съездить, – ответила она.

– Я с тобой. – И уже в трубку. – Кость, если я нужен только для того, чтобы посмотреть на нож, зачем мне ехать? Пришли его фото на ММS или на электронку.

– Занят?

– Да. Сегодня занят. Если надо, подъеду завтра. А сейчас давай фото, пока я дома.

– Ладно. Жди.

И Костя отсоединился.

Нина к моменту окончания разговора успела одеться. Стояла напротив Романа в юбке, блузке, колготках.

– Жаль, поесть не успеем, – сказала она.

– На яичницу время есть. А фирменную картошку вечером приготовишь.

Они отправились на кухню. Рома занялся глазуньей, Нина сидела за столом и смотрела на него.

Акимин смущался.

Он знал, что не является женским идеалом. Даже близко ничего нет! Он приятен, не глуп, не нищ, но не более того. Обычно осознания этого достаточно мужчине, чтобы считать себя не только не хуже, но и лучше других. У Акимина была очень высокая самооценка. Но сейчас, когда Нина смотрела на него, он вдруг почувствовал себя уязвимым. Она ведь такая необыкновенная, умная, невероятно красивая, а он… Он обычный.

Неужели Нина правда его любит?

– Ром, телефон звонит, – сказала она. – Городской.

– Это, наверное, Костя. Не могла бы ты принести мне трубку?

Нина сделала, как просили. Звонил, как и предполагалось, Дорогин. Сообщил, что фото отправлено.

Акимин убрал яичницу с огня. Прошел к компьютеру, включил его, зашел в сеть, открыл почтовый ящик. Загрузив фотографию, Акимин сообщил Косте:

– Это самый обычный нож.

– Как это – обычный? Вон он какой… Весь из себя. С рисунком на рукояти.

– Да, но это просто красивый орнамент.

– Ты уверен?

– Не могу назвать себя большим знатоком ритуального оружия, я всего лишь писал ряд статей о нем, но, на мой взгляд, это не оно. Хотя человек, который, как сейчас принято говорить, не в теме, может принять этот нож за шаманский, к примеру.

– Хм… – задумчиво протянул Дорогин. – Выходит, наш душегуб ни черта не смыслит в магических ножах, но хочет, чтоб мы приняли убийство за ритуальное.

– Либо ему просто под руку попался именно этот нож.

– Версий может быть сколько угодно…

– Кто-то из ваших будет на похоронах Василия? – спросил Роман.

– Женька Сычев.

– Значит, увидимся.

– Ты тоже намылился?

– Я же пишу статью о колдуне.

– Ну да… Ладненько, давай! Завтра позвоню.

И отсоединился.

Акимин кинул трубку на кресло, глянул на фотографию ножа, кивнул, еще раз соглашаясь со своим выводом, и выключил компьютер.

Радик со скорбным лицом стоял у гроба и думал о том, как он будет смотреться на снимках в газетах. Он заметил на кладбище двух журналюг с фотоаппаратами. Наверняка оба сотрудничают с какой-нибудь «желтой» газетенкой. Когда Василий был жив, его личность мало интересовала акул пера подобного рода. Но насильственная смерть колдуна все изменила. Теперь и Василий годился для разворотов! Или папарацци просто надеялись увидеть на похоронах звезд, которым он помогал? Скорее всего, так. Вот только ни одной мегаизвестной личности Радик пока не заметил.

– Ты видишь? – шепнула ему на ухо Ира. – Тех двух с фотиками?

Радовский молча кивнул. Вдруг его именно сейчас сфотографируют, а он будет с открытым ртом? Некрасиво…

– Чего они тут рыщут? Ничего святого нет у людей…

Больше всего Радику хотелось, чтобы Малова замолчала. Но ее было не унять.

– А это кто? – продолжала приставать она к Радовскому. – Ну, вон тот, что стоит с шикарной брюнеткой?

– Это Роман Акимин, журналист.

– А его спутница? Тоже журналистка?

– Не знаю я, отстань.

Тем временем в поле зрения Радика оказался Влад Карский. Отцовский преемник был без головного убора, и его рыжая шевелюра отливала золотом в солнечном свете, привлекая всеобщее внимание. На Карского смотрели все, в том числе папарацци. Радовский видел, как они фотографируют его. Не сына покойного Василия, а этого выскочку… Владика!

– Перестань таращиться на Карского, – одернула его Ира.

Радовский больно щипнул ее за бок, но взгляд все же переместил, однако думать о Владе не перестал до тех пор, пока ему не дали знак подойти к могиле и бросить первую горсть земли.

Когда гроб Василия скрылся под слоем мерзлой земли, люди начали расходиться. Кто поехал домой или на работу, кто на поминки, устроенные в какой-то столовой, кто остался у могилы. Среди последних оказались Радик с Ирой, Акимин с Водяновой, Карский и уже знакомый Радовскому опер по имени Евгений.

– Мне до сих пор не верится, что Авербуха больше нет, – говорил Влад оперу. – В голове не укладывается…

Радик, услышав его слова, вплотную приблизился к Ире и, едва разлепляя губы, прошептал:

– Ты помнишь, о чем мы договаривались?

– Естественно. Если спросят, весь вчерашний вечер и ночь мы провели вместе. Я понимаю, тебе нужно алиби.

Влад тем временем продолжал сокрушаться по поводу кончины двух своих старших товарищей:

– Еще три дня назад и учитель, и Станислав Данилович были живы. Накануне мы втроем сидели у Василия в квартире. Пили французское вино…

– Вранье! – перебил его Радик. – Отец не употреблял алкоголя.

– Я тоже не употребляю. Но эту бутылку Станислав Данилович купил на аукционе за какие-то немыслимые деньги. Потому что оно редкое, коллекционное. А Авербух был большим ценителем хороших вин. И когда мы с Василием отказались пить, он сказал: «Ребята, не попробовать это вино все равно что отказаться от божественного нектара!»

Глаза Карского увлажнились. Радик решил, тот намеренно пускает слезу. На имидж работает.

– А вы не хотите сотрудничать с нами? – спросил вдруг опер.

– В смысле?