С каждым днем сильнее припекало солнце, его отвесные лучи в полдень раскаляли палубу, в пазах кое-где пучилась смола…

При вступлении в тропики команда, по древней традиции моряков, веселилась и тешилась. Обычно такое празднество отмечали при переходе экватора, но англичане справляли его пересекая тропик Рака.

Инициаторами таких игрищ становились изобретательные гуляки и старослужащие матросы, которым не терпелось «промочить горло». Знаменательный момент сопровождался, как обычно, обильным употреблением хмельного.

Наряженный под Нептуна бывалый моряк с приклеенной бородой, в сопровождении подруги Прозерпины и «свиты», грозно вопрошал:

— Признавайтесь, кто без различия роду и звания впервые вступает в тропики?

Находились такие и среди матросов, и среди офицеров. Предупрежденный заранее Василий Головнин откупился бутылкой рома, но в бочку с водой его все-таки «макнули» с головой.

Зная по опыту, что Нептун волен окатить любого, капитан и все офицеры, ранее пересекавшие тропики, поспешили откупиться ящиком рома.

В конце концов фрегат бросил якорь в заливе Карлияль на острове Барбадос.

Лазурную бухту, окаймленную золотистыми песчаными пляжами, окружали поросшие тропическими лесами Холмы, повсюду вдоль берега тянулисъ рощи кокосовых Пальм, подступая к воде…

Облокотившись о борт, Головнин расстегнул рубашку, Подставляя грудь ласковому береговому бризу. Рядом в Вечерних сумерках выросла фигура капитана. Лицо его выражало печаль. Только что с пришедшего из Англии брига передали весть о Трафальгарском сражении и гибели Нельсона.

— Наш Горацио не раз бывал у Барбадоса и в этой гавани. В этих местах он начинал свою карьеру…

На следующий день Головнин попросил у капитана шлюпку и съехал на берег.

На золотистом пляже блестели обточенные прибоем разноцветные камушки, ракушки, то и дело укрываемые набегающими пенящимися волнами. Под ногами вокруг пальм, в густой траве валялись кокосовые орехи. Вдали, за редкими, но уютными домиками виднелись апельсиновые рощи, а дальше тянулись плантации сахарного тростника…

Примерно половина конвоя осталась у Наветренных островов. Остальные купеческие суда фрегат отконвоировал на остров Ямайку. Здесь экипаж отпраздновал Рождество и встретил новый 1806 год.

На берегу, как и на Барбадосе, шумели, пригибаясь под ветром, плантации тростника, зеленели апельсиновые и лимонные сады, гранатовые рощи. Внимание Головнина привлекли ветряные мельницы. Оказалось, что с их помощью давили сахарную трость, из сока варили сахар, а из него получали знаменитый ром…

Знойные дни сменяла непроглядная темень тропической ночи. На черном небе едва просматривались контуры холмов, шелестели невидимые пальмы и банановые деревья. На берегу сквозь густые заросли изредка мелькали огоньки в селении колонистов. Непотревоженная гладь бухты отражала лишь якорные огни фрегата и стоявших неподалеку судов…

Посол взял слово с Головнина, что весной он возвратится в Лондон. В середине января подвернулась редкая оказия. Фрегат «Сигорс» отправлялся к берегам Испании. Через пять дней «по желанию моему, — пометил Головнин, — будучи назначен на фрегат „Сигорс“ для отправления в Европу, в шестом часу утра я на него явился и в шесть часов пополудни, снявшись с якоря, пошли из гавани Порт-Рояль».

В первых числах марта «Сигорс» салютовал флагману, адмиралу Коллингвуду и присоединился к его эскадре, наглухо заперевшей в Кадиксе остатки франко-испанского флота.

Поочередно корабли эскадры приводили себя в порядок, подправляли такелаж, пополняли запасы воды в Гибралтаре. Подошла очередь «Сигорса», и Головнин опять отлучился на берег в заливе Тетуане. Командир фрегата, встречая его у трапа, пошутил :

— Отныне русский моряк побывал в Америке и Африке. Головнин ответил с усмешкой:

— Моряку, сэр, пристойно в морях обитать. По мне любо было незнаемые моря дальние и ближние изведать, побрататься с океаном…

В разгар весны закончилась волонтерская служба Головнина у англичан, его отозвали в Лондон и вскоре он отправился на родину…

Первый министр военных морских сил России, адмирал Николай Мордвинов, пробыл в должности всего четыре месяца. Но и в этот небольшой срок успел совершить немало добрых дел. Он был один из зачинателей первого кругосветного вояжа россиян. В Мордвинове подкупала честность, независимость суждений… «Не умел изгибаться», — говорили о нем приятели, одному из которых он писал: «Виды собственной моей пользы никогда в сердце моем не вмещались, обид я получал много, благодарностей никогда, но ревностен я был и буду».

Наотрез отказался подписывать нелепые выводы о судьбе флота графа А. Воронцова.

«Властитель слабый и лукавый» такие натуры от себя отваживал. В это время около него пригрелся «докладчик государя императора и правитель дел Военной канцелярии по флоту», вице-адмирал Павел Чичагов. Он-то без раздумий подмахнул доклад Воронцова и заменил Мордвинова.

Чичагов страдал мелким интриганством, но был беспощаден к казнокрадам, болел за флотские дела. Не стеснялся высказывать свое мнение царю. Однажды стал доказывать, что пора отменить позорное для русского народа крепостное право.

Особое внимание обращал он на добротность кораблестроения, безопасность кораблевождения.

Узнав о возвращении Головнина, Чичагов вызвал его к себе.

В обращении с низшими по званию его отличала вежливость. Ответив на приветствие Головнина, начал разговор учтиво:

— Граф Воронцов свидетельствует о похвальных аттестациях для вас адмиралов аглицких: Нельсона, Коллингвуда, Корнвалиса. Сие приятно, что средства казенные вами употреблены с пользой для отечества.

Чичагов излагал кратко, но Воронцов довольно пространно сообщал отзывы англичан о Головнине. «Быть может, Семен Романович прибавил кое-что от себя, но это не в его манере», — подумал Чичагов, глядя, как наливается краской лицо Головнина.

— Как мне сказывают, вы преуспели в должностях капитанских, а потому должны знать неплохо систему сигнальных флагов англичан. Так ли это?

— Ваше высокопревосходительство, тамошний семафор флажный мной выучен давно, еще будучи флаг офицером у их превосходительства вице-адмирала Мака рова.

— Вот и прекрасно. — Чичагов на минуту задумался. — Вы знаете, сколь запутан наш семафор, Кушелевым придуманный. — Адмирал нервно передернул плечами при упоминании своего прежнего ненавистника. — Извольте, я вам препоручаю заново составить для флота свод сигналов для дневного и ночного времени.

— Почту за великую честь, ваше высокопревосходительство, — ровным голосом ответил Головнин и несколько замялся, что не ускользнуло от Чичагова.

— У вас есть ко мне просьбы?

— Ваше высокопревосходительство, за время, проведенное во флоте аглицком, немало размышлял и сравнивал его с нашим российским. Осмелюсь представить на ваше благосклонное рассмотрение свои заметки по сему поводу. Искренне, лишь с целью заботы о процветании флота отечества.