– А со мной, получается, ты работаешь? – убрав бинокль, Марат смотрит на сидящую покрасневшую Наденьку с улыбкой.

– Я с тобой не трахаюсь и не гуляю. Это точно. А насчет работы…

– Покажи карточку.

– Что?

– Ты сказала, что меня разыскивала женщина и она оставила карточку.

– Зачем тебе?

– Да просто так.

– А-а-а… Вот.

– Тут только номер телефона и имя. Ох и выдумщица ты, Надежда.

– Я не выдумщица! Думаешь, она так просто на визитке напишет номер убойного отдела, да?

– Вот тебе еще конфета. Мне пора работать, так что установим полную тишину, идет?

– Идет, – вздыхает Надежда, убирая карточку. Она смотрит в бинокль. Гаснет люстра. В партере рядом с шикарной блондинкой пустое место.

Надежда медленно спускается за сцену и натыкается на возбужденного помрежа. Михаил Петрович просит ее и еще одну девушку из костюмерной стать во втором акте на сцену с хором.

– Вы только будете рот открывать, ничего делать не надо. Будете стоять в последнем ряду и открывать рот. У меня недокомплект певцов. Надежда, подбери костюмы и проследи, чтобы не было недоработок.

– А если я засмеюсь? – спрашивает Надежда.

– Смейся, только рот открывай. А вообще ничего смешного в этом нет.

– Что там было в квартире? – шепотом интересуется Надежда.

– Ну что, – вздыхает помреж. – Нашли мой слиток золота и две упаковки неизвестного порошка. Золото описали, порошок взяли на анализ.

– Это не мое! – обеспокоилась Надежда. – Я клянусь, я ничего!..

– Я знаю. Это слабительное. Купил давно и оставил в кухонной полке. А все равно ничего не поделаешь. Они, как нашли, очень возбудились, стали сразу же кричать, чтобы я только не уверял их, что это слабительное или снотворное. Я и не стал уверять. Пусть изучают.

– Вам нехорошо?

– Сердцу тесно. Ничего, пройдет. Пожалуйста, не пропадай. В антракте чтобы стояла вот тут, полностью одетая.

– Михал Петрович, это же придется на сцене минут двадцать стоять и рот открывать!

– Двадцать семь. Сосредоточься.

Надежда пошла сосредоточиться в костюмерную. Там они с девушкой включили магнитофон и затеяли грандиозную примерку под музыку и так увлеклись, что прозевали окончание первого акта. Кое-как наспех закрепив на голове девушки кокошник, Надежда только собралась заняться собственным внешним видом, как услышала, что между стойками кто-то ходит. Она тут же залезла под раскроечный стол и затаила дыхание. Через две минуты любопытство победило страх. Надежда осторожно выползла, путаясь в длинном подоле русского сарафана, и пробралась в темный угол. Припала головой к полу и увидела под висящими костюмами чьи-то ноги в кедах. Она подползла поближе, опять прижалась к полу и рассмотрела еще одни ноги. В лодочках на низком каблуке. Кеды уходили. Лодочки догоняли. Кеды побежали между стоек. А лодочки… А лодочки невидимая женщина скинула и взяла в руки. Надежда, прижимаясь иногда к полу, передвигалась за ступнями в чулках через стойку от нее и чуть не потеряла кеды из вида. Наступил такой момент, когда кеды должны были вот-вот выбежать из-за стойки, и Надежда увидела бы их владельца, но вдруг с хрипом ожил селектор, и по нему придушенным голосом на сцену потребовали Булочкину в костюме. Кеды остановились и… исчезли. Надежда вскочила, подхватила подол сарафана, побежала за стойки и на полном ходу столкнулась с женщиной, которую она вчера успешно запутала в переходах подсобных помещений.

– Боже мой, – простонала Ева, едва успев повернуться к налетевшей Надежде боком и избежать лобового столкновения, – какого черта ты здесь делаешь?!

– Я… – Наденька упала на спину и теперь, лежа, с изумлением смотрела на женщину перед собой, в облегающем коротком платье, с туфлями в руках. – А что это тут? Кто это тут ходит?..

– Призрак оперы, – вздохнула Ева, надевая лодочки. – Голый по пояс. Кто у вас в спектакле сейчас должен быть голым по пояс?

– Никто, – пожимает плечами Надежда и, всполошившись, поднимается и бежит за головным убором.

– А кто тогда может ходить по театру голый?

– Да кто тут может ходить голый?! – Кое-как закрепляя надо лбом невысокий кокошник, Надежда бежит из костюмерной. – Тут холод собачий, какой дурак разденется? Второй звонок был?

Ева пробирается на место в партере, когда свет уже погас. Она безоговорочно отбирает у Далилы бинокль и осматривает правую осветительскую будку. Занавес открывается. Ева не смотрит на сцену еще минут пять, она старается заметить малейшее движение в осветительской. Но когда по залу прокатился легкий шепот, когда Далила стала вырывать бинокль из ее рук, Ева уставилась на сцену.

На фоне декораций по сцене расхаживал солист в богатом княжеском одеянии, красных сапогах на каблуке и в шапке, украшенной камнями и мехом. В левом углу сцены расположился хор – три ряда стоящих друг за другом мужчин и женщин, подпевающих в нужные моменты и тоже одетых в национальные русские костюмы, но попроще. В заднем ряду хора, выступая сбоку и видная не только головой, но и левой частью тела, стояла… Надежда. Над низким головным убором торчали три разноцветных хвоста. Из-под сарафана выступала сине-красная кроссовка. В носу светилась серьга. Но больше всего внимания на лице русской «крестьянки» привлекали, конечно, черные очки с круглыми маленькими стеклышками.

Передние ряды партера заволновались. Послышались негромкие смешки. Солист не понимал, в чем дело. Он вопросительно поглядывал в суфлерскую будку и пел, расхаживая большими шагами по сцене.

Далила затряслась от тихого хохота. Ева отняла наконец бинокль и внимательно рассмотрела лицо Надежды в очках, серьгу в носу. И тоже засмеялась, когда увидела, как Надежда наклонила голову и посмотрела поверх очков на солиста, а потом поправила их медленным жестом. Минут через десять она, видимо, поняла, в чем дело, и постаралась спрятаться за спинами хористов. Теперь весь компромат составляли только торчащие над головой стоящего впереди нее мужчины три хвоста – зеленый, оранжевый и синий.

В секундной паузе, когда солист набирал воздух, передние ряды услышали странный звук – как будто рядом со сценой упало что-то тяжелое. Скосив глаза и привстав на цыпочки, Надежда проявилась еще раз для зрителей лицом, отягченным серьгой и очками. Она разглядела, что это свалился навзничь за кулисой, вероятно, в глубоком обмороке, помреж Михаил Петрович.

Когда «Скорая» наконец уговорила помрежа поехать в больницу, зареванную Надежду догнал на улице Марат.

– Не убивайся, – сказал он, обхватив ее за плечи. – Может, выкарабкается?

– А если нет? – глотала слезы Надежда.

– Тогда, боюсь, у нас в театре будет другой помреж.

– Заткнись, придурок! – вдруг неожиданно для себя обозлилась Надежда.

– Ого! Иди сюда и сама заткнись. – Марат дернул ее за руку, притянул к себе, и каким-то странным образом Надежда оказалась головой у него под мышкой. – Спать сегодня собираешься?