Осокин взволновался. Он встал, достал свое оружие, прислонил дуло к шее чуть ниже уха:

– А если вот так – и пук! Написано же – «на грани нервного срыва»! Сам пальнул рядом с шеей, потом разделся, потом…

– Тяжело с тобой, Осокин, – вздохнула Ева. – Постарайся не поддаваться воображению. Поосторожнее с ним, поскольку слишком много людей, всегда готовых отработать любую версию. Руководитель должен распрощаться с воображением, потому что воображение – это участь аналитика. Если я правильно поняла, ты сейчас выдвигаешь версию про спятившего на девятом просмотре «Дон Кихота» агента внешней разведки?

– Ну, я…

– Он выстрелил рядом со своей шеей, потом разделся до носков и трусов и спрятался в таком виде, забрав с собой только зажигалку?

– Он мог надеть что-нибудь из артистического, раз его одежда валяется в костюмерной театра.

– Да-а, – кивнула Ева, – я уже представляла, что конкретно. Давай оставим эту версию напоследок. Сконцентрируемся на поисках тела. Можно из театра вывезти тело?

– Можно вывезти что угодно. В подвале есть рельсы, по ним ездит вагончик с особенно тяжелым реквизитом. Из ворот подвала можно попасть на хозяйственный двор. Именно к этим воротам и подвозят животных. Лошадь, например, или осла.

– Как ты сказал?

– На «Дон Кихота» привозят осла и лошадь.

– Осла и лошадь? На балет?!

– Ева Николаевна, – потупился Осокин, – приглашаю вас в театр. Через три дня обещают «Дон Кихота». У меня есть строгий черный костюм. Возьму красный галстук у разведчиков. А хотите, вы наденьте галстук! – возбудился Осокин. – Проведем, так сказать, разведку боем, заодно посмотрите на лошадь и осла в балете!

– Осокин, ты – коварный тип, – качает головой Ева.

– Я подумал, что в мужском костюме вы будете неотразимы. То есть вы, конечно, и так… Я хотел сказать, что строгий черный костюм на женщине возбуждает, нет, не то… Не смотрите на меня так! У вас глаза ненормального цвета!

– А ступни? Как тебе мои ступни? – сбрасывает туфли Ева.

В полчетвертого утра Марат Устинов подошел к окну, потянулся, зевая, и сбросил на пол горшок с «затрапезусом уныниусом». Надежда пошевелилась во сне, но не повернулась. Марат зажег ночник и в его голубоватом свете расковырял землю на полу. Кое-как собрав все в горшок, он поставил его на подоконник, еще раз потянулся и босиком, не одеваясь, пошел на кухню поставить чайник. Услышав возню в коридоре, выглянул и обнаружил, что сосед стоит у дверей комнаты Надежды и тихонько стучит. Марат подкрался, взял алкоголика поперек тела, закрыл ладонью рот и отнес того на кухню.

– Я только на стаканчик, я десяточку, – шепотом сообщил сосед, пока Марат мыл руку. – Она девушка добрая, ты ее не обижай… Ты с этим поосторожней, она совсем еще неиспорченная. – Сосед заторможенно уставился на голого Марата, показывая пальцем ему между ног. И вдруг спросил: – Не опасно с таким большим?

– Ничего. Справляюсь. Так что тебе было надо?

– Я же говорю, я только на стаканчик, десяточку на сто двадцать грамм пластмассовых в киоске у дома.

– Она к тебе в гости приходит?

– Ну, ты скажешь! Клянусь! Я с этим завязал давно, она девушка неиспорченная…

– Веди в гости.

– Что, ко мне? Это пожалуйста, – лопочет сосед, пришлепывая старыми тапками за Маратом. – Это халат Милены, – тычет он пальцем, пока Марат пытается натянуть на себя первый попавшийся халат в ванной. – Я жидовский халат ни за что не возьму, а Надежда, она добрая душа…

В четыре двадцать утра в клубе анонимных сексопатов Далила отплясывает на пару с длинноволосым аспирантом с кафедры прикладной психологии университета. На вращающейся площадке для танцев их только двое, остальные сексопаты спят вповалку в разбросанных по залу подушках, не выдержав шестичасового танцевального марафона. Заснул у пульта диск-жокей, за стойкой бара дремлет бармен, и фигурки мужчины и женщины на площадке в свете мерцающих разноцветных огней кажутся ему мистическими.

Ева, получив полный сеанс массажа ступней, напевая, едет домой по пустым улицам.

Приглашенная на эту ночь к детям няня, поклявшись собственной жизнью, что не проговорится, играет с Кешей в карты на раздевание. Кеша грустный: на нем осталась футболка, трусы и носки. На восемнадцатилетней девушке – студентке медицинского колледжа – тоже всего немного, но Кеша грустит потому, что в последний проигрыш она вынула из волос заколку, засчитав ее предметом одежды, и таких заколок он насчитал еще три.

Полковник Кошмар только что удачно закончил партию в бильярд.

Сосед Надежды стучит в окошко едва освещенного киоска у дома. Он постарался одеться для выхода на улицу, но забыл про старые шлепанцы. Шлепанцы промокают в холодной луже.

Осветитель Марат, приняв душ после обыска небольшой захламленной комнаты и одевшись за тридцать секунд, послушал равномерное дыхание Надежды, укрыл ее голое плечо и теперь катит на мотоцикле, обгоняя редкие автомобили, и за стеклом шлема его лицо нельзя назвать счастливым. На полном ходу он тормозит у автозаправки, зацепив краем глаза силуэт женщины рядом с колонкой. И, только подъехав совсем близко, понимает, что ошибся: женщина, несмотря на короткую юбку и высокие каблуки, действительно заправляет свою машину, а не подрабатывает, как он подумал сначала. Что-то мешает Марату уехать, он терзает мотор, раздумывая и оценивая свои шансы, потом выключает его и снимает шлем.

Ева смотрит на вдруг появившегося рядом с нею осветителя на мотоцикле. Когда он выключает мотор, Ева расстегивает пуговицу пиджака. Ни слова не говоря, задержав дыхание, они смотрят друг на друга. Потом женщина медленным движением расстегивает кобуру на поясе. Мужчина, удивленно вытаращив глаза, сначала поднимает руки, потом опускает их на руль. Не включая мотор, разворачивает мотоцикл, отталкиваясь ногой, потом крутит газ и рвет с места, как сумасшедший.

Лейтенант Осокин занимается онанизмом в служебном туалете.

Надежда стучит в комнату Милены, а когда дверь открывается, молча протягивает пятидесятку.

На больничной койке не спит помреж Михаил Петрович. Ему слышится странный шорох, скрежет когтей, накатывающий ужасом совершенно непонятный звук. В потуге выяснить, кто это скребется, он приподнимает голову, видит капельницу рядом с собой, и трубочку, воткнутую в вену на руке, и едва освещенный стол с читающей медсестрой. Девушка поворачивает голову и слабо улыбается ему. Эта улыбка прогоняет страхи, Михаил Петрович расслабленно опускает голову и закрывает глаза.

Маргарита, вдруг проснувшись, садится в своей черной шелковой постели. Она видит мужчину в серой больничной рубахе. Мужчина осматривается с видом потерявшегося человека и доверительно обращается к ней.

– Это черепахи идут, – говорит он шепотом. – Я упал на сцене, какой позор!