— Пожалуйста, прямо сюда, госпожа, — отвесил церемонный поклон Уэлтон и, указав на длинный коридор, торжественным шагом направился к широкой арочной двери в его конце.

Обескураженно моргнув, она бросила совсем другой взгляд на опрятный тюфяк на полу, и, пройдя мимо, пошла за дворецким.

Как только они вошли в комнату, Арджент впервые за пять лет сделал личное заключение о своем дворецком. Любимым цветом Уэлтона был зеленый.

Арджент не разглядывал сводчатый потолок, расписанный серафимами и смертными, равно погруженными в шумные забавы. От обилия деревьев в кадках, мерцающих фонарей и изящной деревянной мебели, комната казалась расплывчатой лесной декорацией, служащей фоном для женщины, скользящей посреди всей этой мишуры.

— Уэлтон, — выдохнула она. — Это похоже… на зачарованный лес.

— Спасибо, мадам.

Резким движением Уэлтон отдернул на кровати покрывало, явив простыни цвета топленого молока, расшитые крошечными листочками, точно такими же, как на ниспадающих занавесях балдахина. Затем он налил из керамического кувшина воду в умывальный таз и распушил несколько полотенец на штанге.

— Уэлтон! — зарычал Арджент.

— Да, сэр? — Его дворецкий повернулся к нему.

— Убирайся!

— Да, сэр.

Никогда не теряющий горделивой осанки, дворецкий еще раз поклонился обоим, и вышел.

Арджент повернулся к Милли, стоявшей в центре комнаты и пристально уставившейся на него из-под неодобрительно сдвинутых бровей.

— Вы бы хоть поблагодарили его, — упрекнула она. — Он действительно великолепен.

— Снимите! — сорвалось с его губ прежде, чем он успел подумать.

Ее грудь поднялась в явственно слышном вдохе и замерла.

— Вы… имеете в виду… платье?

Шагнув к раковине, он взял кремовое полотенце и погрузил его в теплую воду.

— Я имею в виду косметику. Я хочу видеть вас.

Подобрав юбки и прикусив нижнюю губу, она не прямо, а по дуге подошла к нему. Протянула руку за полотенцем, а он подал его и сделал шаг в сторону, чтобы она могла посмотреться в зеркало.

И, возможно, совершенно неожиданно для Арджента, ее отражение добавило его восприятию магии. Со спины он видел каскад ее волос и изгиб бедер и в то же самое время отраженным в зеркале ее лицо. Лицо прекрасное настолько, что у него стесняло грудь, если он долго на него смотрел.

Поборов минутную неловкость, она взяла мыло, смочила водой полотенце, и, намылив, поднесла к лицу. Сначала она смыла сурьму с век, и глаза из миндалевидных превратились в круглые.

— Большинство мужчин предпочитают видеть меня с макияжем на лице, — нервно заметила она. — Он скрывает все недостатки и подчеркивает красоту.

— У вас нет недостатков, — сказал он честно.

Она замерла и пристально посмотрела на него с выражением странного удивления.

Плевать Ардженту с высокой колокольни, какой предпочитали видеть ее другие любовники. Сейчас она была его. Сегодня вечером. И только это имело значение.

Помимо страстного желания убить каждого, кто когда-либо видел ее такой. Каждого, хоть раз пившего амброзию ее губ. Он знал, что его порыв абсурден, понимал, что он жалкий лицемер. Черт, он же знал, что она лгунья. Отрицавшая даже знакомство с лордом Терстоном, но имевшая от него ребенка.

Ложь его не волновала. Все люди лгут, спасая свою шкуру, и она — не исключение.

Но думать об этом говнюке средних лет и его мягких аристократических руках на ее…

В его легких вспыхнул огонь, и внезапно между ними замерцала опасность. Питавшая его жажду насилия.

Потребовалась мобилизация всего опыта муштруемого тридцать лет самообладания, чтобы продолжать стоять на расстоянии вытянутой руки от нее и смотреть, как из-под пудры является чистая бледная кожа, а из-под яркой помады — бледно-розовое сияние губ.

Намылив лицо, она наклонилась, сложила пригоршней руки, опустила их в умывальный таз, ополоснула и вытерла лицо.

Когда она выпрямилась, он стоял позади нее и, едва ее губы с легким выдохом разомкнулись, наконец дотронулся до нее. Сквозь ткань платья Арджент ощутил тепло ее плеч, и понял, какие холодные и липкие у него ладони.

— Вам не следует так раскрывать ротик, — предупредил он. — Мне хочется вставить в него часть себя. — Его ладони скользнули к ее груди, холодные подушечки пальцев гладили кожу декольте, вызывая дрожь, пробегавшую по всему ее телу. — Пальцы, язык, член, все равно. Просто я знаю, как в вас тепло и влажно.

Она резко закрыла рот и недвижно стояла под его прикосновениями. Ее груди набухли и вылезли из низкого корсета платья. Зеркало отражало ее скованность, широко раскрытые глаза и дрожание изящных ноздрей.

Он думал, что хотел только этот рот, эти полные, мягкие губы. Но он ошибался.

Он хотел ее всю с таким парализующим мышцы желанием, что не мог решить, с чего начать. Как истинный охотник, он чувствовал свою силу и власть. Отступи она или побеги, он погнался бы за ней. Набросился и впился в шею, заставляя уступить его похоти.

Но она стояла. Все еще задыхаясь. Ожидая. Дрожа.

— Вы будете мне сопротивляться? — спросил он и затаил дыхание, пока она не ответила.

— Нет.

Боже, но ее черты совершенны, кожа так безупречна, так соблазнительно прекрасна. Восхитительный овал лица, высокие и гордые скулы. Смотреть на нее было упоением…

Он помнил, как сидел в тени ложи и не мог глаз оторвать от ее пылающей и сверкающей в свете огней рампы белой плоти. Он грезил, нет, бредил тем, как кончиками пальцев ласкает эту нежную кожу. И вот свершилось.

Он не мог в это поверить.

Его руки показались ему большими и неуклюжими, когда провел ими от ее груди по тонкой плоти ключиц и погладил изгиб изящной шеи.

— Только, пожалуйста, — проговорила, задыхаясь, она. — Не делайте мне больно.

— Не буду, — пробормотал он обещание, данное относительно нее самому себе. Его рука ласкала атлас ее щеки, и пальцы потянули за нее, пока ее подбородок не встал вровень с ее плечом. Его дыхание щекотало завитки волос у изящной раковины ее уха. — Но и при этом я не буду добр.

Он взял ее рот в свой и погрузил язык во влажность жалкого подобия того, что его тело жаждало в ней обрести. Но сначала он должен ее распробовать. Будь у него одна ночь, один раз, он не оторвал бы от нее губ. Вкушал бы соль ее кожи, сироп ее губ, сладость ее языка. Он не просто хотел поцеловать ее, он хотел пожрать ее. Попробовать всю ее белизну и нежность. Розовость и сочность.

Пока она не сказала ему нет. Пока он ни разу не залезал на нее. Потому что не мог. Не мог развести ей ноги в стороны и навалиться между ними всем весом своего тела. Он не делал этого. Этого он не делал никогда.