Постепенно мы оба расслабились.

- Это... действительно прекрасно, правда, - сказал я, чувствуя как меня начало, наконец-то, клонить в сон.

- Ммм, - ответила она, ее голос был опьяняющим. - Превосходно. Рада, что додумалась до этого. - Я отчетливо уловил усмешку в ее сонном голосе.

- Да, что ж, ты чертовски умна.

- В моей голове самые лучшие идеи.

- Бесспорно.

Затем наступила продолжительная тишина. Я уже почти уснул, когда услышал ее голос.

- Зейн?

- Хм?

- Мне часто снятся кошмары, до сих пор, и они меня дезориентируют. Если я просыпаюсь, то словно сумасшедшая...

Я поцеловал ее в макушку; я не продумывал данное действие, оно произошло само собой.

- Мне тоже. Если это произойдет. Мы с этим справимся.

В ответ она тихо угукнула и еще крепче прижалась, всем своим телом обвив меня, мои руки обернулись вокруг нее. Я чувствовал запах ее волос, едва уловимый аромат зубной пасты, и просто... ее запах.

Никогда в жизни я так быстро не засыпал.

Ей так и не приснился кошмар, который бы ее разбудил.

Я просыпался постепенно, медленно. Солнечный свет лился через окно, громко кричали чайки... и рядом тихо посапывала женщина.

Моргнул и посмотрел вниз... Мара лежала ко мне спиной, свернувшись калачиком, белокурые волосы спутались и хаотично лежали на подушке и ее лице, скрывая его. Спиной она прижималась к моей груди, ее бедра были прижаты к моим, а попка покоилась на моем мужском достоинстве.

У нее слегка был приоткрыт рот, и она издавала тихое сопение каждые пару выдохов... это был, скорее всего, самый приятный звук, который я когда-либо слышал. Мое сердце екнуло, сжалось, пропустило несколько десятков ударов, и опять забилось, застучало с неистовой силой.

Я не заслужил этого. Ни ее, ни этого умиротворения...

Где-то глубоко, глубоко в душе этот страх мучил меня.

Именно по этой причине мое сердце так сильно билось о ребра. По этой причине я замер, моя рука лежала на ее бедре, а носом я уткнулся ей в волосы... и был до смерти напуган, что был недостаточно хорош, что не знал, как стать тем парнем, ради которого она сможет остаться. Само собой разумеется, что для Баста и Дрю это тоже было нелегко, но они не были свидетелями кровавой бессмысленной и жестокой смерти лучших друзей. Никто из них не сражался в одиночку с дюжиной повстанцев, стоя на окровавленном теле их брата. Да, я получил гребаную бронзовую звезду... от меня ожидали, что я буду размахивать ею и важничать, как засранец, потому что у меня была медаль.

Мило, классно, я гордился этим; и сейчас тоже горжусь в некотором роде. Но также стыжусь. Марко погиб. Его настигла пуля в нескольких дюймах от меня. Я все еще вижу его стеклянные глаза в кошмарах, дырку в его лбе. Он, черт побери, умер, и меня это разъярило, и за это я получил бронзу. Марко все также мертв, а у его ребенка нет отца, и эта звезда не вернет его. А хуже всего то, что мне нельзя говорить о том, как я получил эту награду, или даже что она у меня вообще есть, поскольку это была скрытно выполняемая задача. И единственная причина, почему я получил звезду, была в том, что мои действия спасли остальных из моей команды, и я вытащил их. Я не делал это ради чести или славы, или ради спасательного отряда, и даже не ради остальных парней... я делал это ради отмщения, за Марко.

В глубине души я чувствую грызущую, едкую вину и стыд: Марко должен был жить. Находиться на ранчо в Теннесси, играть со своим маленьким сыном и кататься на лошадях с женой. Но только не в ящике, в шести футах под Теннессийской землей. Это меня не должно быть здесь. В этом ящике должен был лежать я, весь в звездах и лентах.

Это и есть страх. Неуверенность. Я - морской котик. Я жесткий, крутой, у меня много навыков, я знаю, что хорошо выгляжу, хорош в постели и чертовски предан своим братьям. Но где-то в глубине души таится неуверенность, осознание того, что именно я должен был умереть вместо Марко, но этого не произошло. И вот я здесь, живой, с удивительной, невероятной, великолепной, милой, сексуальной, умной женщиной в своей постели, уютно устроившейся в моих объятиях, той, кто понимает невидимые шрамы, оставленные боем, вину выжившего. Мара все понимает. Нам нет смысла говорить об этом, чтобы знать, что мы оба это понимаем.

Я, черт побери, не заслуживал ее.

Наконец-то, на меня снисходит озарение, меня осыпает большим количеством слов. Я не заслуживаю счастья с такой женщиной, как Мара Куинн. Я позволил своему лучшему другу умереть. Позволил его жене и сыну страдать. Я живу, а он умер, и это чертова несправедливость, которую я не могу исправить. Но как заставить чувствовать себя достойным? Никто не поймет, если я стану с кем-то об этом разговаривать. Даже Мара - она справляется с ночными кошмарами, воспоминаниями и всем таким, но с виной выжившего? Не думаю, что она способна понять подобное. Я знаю термин для обозначения своих переживаний, но это не помогает мне исправить их, не облегчает пережить случившееся и не предоставляет инструментов для решения проблемы.

Марко сейчас должен быть жив, а не я; это правда, от которой я не могу избавиться. Боже, как я могу быть достаточно хорош для такой женщины, как Мара, когда меня вообще не должно быть в живых? Я должен лежать в ящике на глубине шести футов. Это мои братья должны были спрятать где-нибудь сложенный флаг, а не Аннализа Кампо.

Понятия не имею, что делать. Я здесь, в своей постели, в обнимку с Марой, и чувствую себя от этого плохо. Я недостаточно хорош... не достаточно был хорош, чтобы спасти Марко, чтобы сохранить жизнь моему лучшему другу, и теперь недостаточно хорош для Мары. Но... не могу ее отпустить.

Я ее не заслуживал, но и не мог отпустить.

Она зашевелилась в моих руках, потягиваясь и постанывая, выгибая спину. А потом замерла, затаив дыхание, скользнула рукой по моему предплечью, будто была дезориентирована и смущена тем, где находилась и с кем была в постели.

- Это я, Мара, - прошептал ей на ухо, наклонившись ближе. - Ты со мной в постели. И в безопасности.

Какое-то мгновение она оставалась напряженной и оцепенела, а затем постепенно начала успокаиваться,