Ира стремилась. Казалось, она полностью копировала характер своей теперь уже подруги-наставницы. Не за похвалу и доброе слово, – в семье Макаровых не любили кого-то хвалить, заискивать и тем более лицемерить, – а за мудрое убеждение, что человек за собой должен все делать сам и помогать другим!

Теперь Ирину было не узнать. Она стала спокойной, покладистой, уравновешенной. Куда девались гордыня, превосходство над другими, капризы и лень? Девушка не боялась черной работы, как это было раньше. За три месяца она научилась делать все, что умели женщины: мыла, мела, красила, варила, кормила, стирала, гладила. Непонятно, куда исчезло отвращение к запаху животных: она научилась доить корову и в часы досуга чесала за ушами сохатушки Зорьки. Утром вставала вместе с хозяйкой дома, а ложилась спать в девять вечера. Вечерние сериалы вдруг показались ей пустыми и нудными. Мир тайги и жизнь города были слишком разными. Люди здесь и там не понимали друг друга, да и не могли понять. И только преступивший их границу, какое-то время проживший здесь, в тайге, или в ярких лучах прожекторов города, мог сказать: «Сытому голодного не понять». На примере Ирины было легко доказать справедливость доброй сказки, как из вредной, капризной гордыни в других условиях она превратилась в добрую, спокойную и покладистую девушку.

Пойти в тайгу под Оскольчатый голец Ирина попросилась сама. Для других непонятно, чем было выражено ее желание: помочь другим, испытать себя, проверить свои силы или же от нечего делать? Никому и невдомек, что причина кроется в Анатолии.

Вера удивлялась новости:

– Тебе это надо? Мы идем не ради забавы.

– Ты что, девонька? – всплеснула руками Таисия Михайловна. – Такую даль! Жалко мне тебя.

– Кто тебя назад понесет? Разве что Толик? – усмехнулся Макар Иванович.

– Ух, ты! Ну и новость! – ухватился за бороду дед Иван. – Все ноги до задницы сотрешь!

Даже пятнадцатилетний Макарка надул губы:

– Ее с собой под голец? Да она, как корова, не разбежится! Что, ждать ее всегда?

И только Анатолий равнодушно, как будто посмотрев сквозь Ирину, выразил свое мнение:

– Мне все равно. Пусть идет.

Вышли на рассвете, когда над Макарьевским озером еще стелился густой туман. Вслед за всеми, стараясь не отставать, с небольшой котомочкой за плечами – Ирина. Без слез и стонов, с упорством и настойчивостью, молча и уверенно. Со стороны это выглядело смешно: девушка сильно отставала, не могла угнаться за теми, кто шел впереди. Ее постоянно ждали, не торопились, делали большой отдых, но это не помогало. Городская жизнь в лесу идет черепашьими шагами! Наконец-то, договорившись, они разбились. Анатолий и Макарка ушли вперед, Вера пошла с Ириной сзади. Но как бы они ни торопились, под Оскольчатый они пришли на сутки позже, чем положено.

Ирина винила себя за все: что напросилась, пошла в такую даль, стала обузой для других, отнимает время у Веры, тормозит переход. Девушка опускала перед подругой глаза. Ей было стыдно, что вся эта канитель с тайгой задумана из-за ее глупой, наивной ревности. Да, Ирина ревновала Веру к Анатолию, хотя старалась скрывать это. Она не могла их оставить вместе ни на минуту нигде: одних в доме, у озера, где-то в лесу или даже при родных. Кажется, Вера догадывалась об этом, однако пока молчала, с хитрой улыбкой, прищурив глаза, со стороны наблюдая за противостоянием безответной любви. Она понимала, кому, зачем и для чего Ирина стряпает блинчики со сладким творожком, убирается в доме Толика в его отсутствие, а сейчас, в своей котомке тайно несет литровую баночку с медом. Однако Анатолию все ее ухаживания, как упавшая кухта с кедра: пользуется вниманием девушки потому, что навяливают, а в остальном – полное безразличие!

Не знает Ирина, как ей быть. Никогда в ее жизни такого не было. Когда Анатолия нет, то она ждет, волнуется, встретит – радуется. А потом за его холодное отношение к ней готова придушить собственными руками. Понимает она, что его равнодушие и есть причина ее притяжения. Понимает, а ничего с собой сделать не может. Надо бы ей остыть, не навязывать свое внимание. Но нет, руки сами так и тянутся чем-то угодить, а мягкая речь – сказать ласковое слово.

А Толик, как скала на вершине гольца. Чем больше к нему подбираешься, тем он недоступнее. Дома, кроме «угу» и «спасибо», ничего не говорит. В первый день, на переправе через речку, она упала в воду, намокла, замерзла, а он даже не протянул ей руку помощи. Сидел на берегу, курил и усмехался. Даже костер разводила Вера.

На первой ночевке, на переходной избушке, он не уступил ей места на узких нарах. На вопрос, где ей спать, Толик нехотя вытащил из-под себя спальник и бросил его ей под ноги:

– Пол деревянный, в спальнике не замерзнешь…

Ирина навсегда запомнила несколько случаев, когда Толик (порой жестоко) подшучивал над ней. После того как они пришли сюда, под голец, Ирина несколько дней лежала, не могла передвигаться, так как устала. На четвертый день к вечеру пришел Анатолий, довольный и веселый. Он необычно внимательно поздоровался с девушкой, справился о ее здоровье. У Ирины екнуло сердечко: неужели? Вмиг подхваченная ураганом, она стала рассказывать ему все и обо всем: где Вера, как они пришли, про погоду, самочувствие, про то, что у нее от долгой дороги до сих пор болят мышцы на ногах.

– А что, разве Вера тебе не помогла? – вдруг спросил он.

– Чем? – удивилась она.

– Народной медициной, как усталость в ногах снимать.

– Как это?

– Вон там, в стороне, – вполне серьезно поучал он, – муравейник. Сходи к нему да сядь на него без штанов. К утру будешь как новый рубль! У нас все так делают.

Ирина приняла все за чистую монету (Вера в это время была на солонцах). Она пошла в указанное место, сняла штаны, присела, какое-то время терпела…

Вера потом его долго ругала:

– Идиот! Совсем мозгов нет! Тебя бы на муравейник посадить! Ты что, совсем? – покрутила пальцем у виска. – А если бы ее насмерть муравьи заели?

– Ну так не заели же! – продолжал смеяться он. – Ничего, это полезно…

Униженная и оскорбленная, Ирина, зарывшись в спальник, плакала.

Больше она не надеялась ни на что. Все старания девушки напрасны: он не обращает на нее внимания как на женщину. Что говорить о какой-то любви? Отношение Анатолия к Ирине, как в известном романе «Укрощение строптивой»: она тянется к нему, угождает, а он насмехается над ней. В этом есть что-то дикое, необузданное, как проточная вода, подмывающая корни березки: она склонилась в почтении, а он, ручей, скоро ее погубит.

На стане непривычно одиноко. Без Веры и Макарки избушка, тайга, эти горы кажутся страшными. Ирине кажется, что выйдет сейчас из кустов медведь, набросится на нее, а он, Анатолий, пальцем не пошевелит, чтобы защитить ее. «Вон опять сидит на чурке, курит, все смотрит на горы… – искоса посматривая на него, думает она. – Ишь, тюфяк в оболочке… Шарик пучеглазый! Да ты на меня смотри, что, я сюда зря приперлась? Нет, слова подходящего не подобрать, всеми наречиями наградила, что знала… Может, перед тобой до гола раздеться? Ишь, оглядывается… Родню, что ли признал? И смотрит как-то странно… Может, лицо сажей испачкано?»