Курьером с письмом был послан выбранный Юлией соседский мальчишка, толковый и неболтливый, со строжайшим наказом: отдать письма и убежать, не дожидаясь расспросов.

Утром Юлия вставала затемно и принималась деликатно, почти бесшумно, за выпечку своего товара. Потихоньку разгоралась печь, начинало густо и сладко пахнуть тестом и солодом, корицей и медом: Юлия пекла не обычные серые лепешки для простого люда, а изысканные булочки, которые она, как оказалось, поставляла в довольно известные дома на Авентине и даже Капитолии. Марк позволял себе встать попозже. Повернувшись на бок на постели, он с удовольствием прислушивался в темноте к этим нехитрым звукам, а потом, через полусомкнутые ресницы, превращавшие отблески разгорающегося огня в волшебные горящие пятна, следил за четкими, отработанными тысячами повторений движениями рук Юлии и ее разрумяненным от жара печи лицом. Было приятно, что Юлия – такая искусная мастерица, а не тривиальная ремесленница!

Немного булок она оставляла на завтрак Марку, каждый день неизменно интересуясь, вкусен ли был хлеб на этот раз, и радовалась, как дитя, когда он заводил глаза к небу в знак того, что было божественно вкусно.

С утра, пока она была дома, Марк не мог сосредоточиться на своих занятиях. Но он быстро научился не тратить времени попусту и с пользой заполнял утренний час: завтракал, делился с Юлией мыслями о прочитанном, расспрашивал о ее непростой жизни, о далекой родине. Она рассказывала довольно складно и интересно, и Марк узнал много нового о жизни и людях.

Потом Юлия уходила, а он принимался за свои книги и рукописи. Вечером же, когда хозяйка возвращалась, Марк уже был погружен в работу так, что ничто не могло его отвлечь.

Юлия верным женским чутьем быстро уловила этот его внутренний ритм и поразительно деликатно вписалась в него: уходила без шума, пропадала надолго, появлялась ровно тогда, когда ему было удобно, без утомительных и ненужных реверансов предлагала еду, скромно принимала похвалу и точно выполняла просьбы.

А он все эти дни пытался услышать – и в предрассветной тишине, и в сверчковом сумраке ночи, и в звоне и шуме солнечного полдня – свое сердце, его голос: «Готов – не готов – готов – не готов…» К чему? Отправиться в путешествие, покинуть Рим… За новыми знаниями, за свежими впечатлениями – за опытом, как сказал Сципион.

В волнующих строках Платона, в стройных речах Аристотеля, в темпераментных описаниях Пифея виделся иной мир – непривычный, манящий, страстно желаемый – знания. Не менее притягательным оставался и другой мир – тот, что вливался в душу, в самое сердце щебетом птиц, запахами цветов, гулом моря. Тот, что светился во взгляде Юлии… Эти два мира были будто разъединены, противопоставлены. Возможно ли их единство, гармония противоположностей? И противоположность ли это? Марк не знал. Слишком мало опыта. Слишком мало…

«Готов – не готов?» Долгожданная ясность пришла в один из вечеров. Пришла просто, как раньше приходило поэтическое озарение: когда не зовешь, не принуждаешь, не торопишь. Вот, минуту назад его еще не было, а вот – нахлынуло, заполнило собою сознание, обрадовало до ликования, до дрожи и – парадоксально! – принесло тишайшее умиротворение. Ясность была торжественной, как дарованная свобода, и простой, как школьная задачка, легкой, как весенние облака, и прочной, как вера в отеческих богов, – нужно и можно уехать! Хоть завтра.

– Сегодня мы выпьем с тобой за ужином вина, Юлия! – сказал он. – Сходи принеси. Вот деньги, купи самого лучшего, какое только найдешь!

Она молча взяла серебро и вдруг, порывисто закрыв лицо согнутой в локте рукой, заплакала.

– Что ты? Что ты?!

– Вот и всё, – пробормотала она, всхлипывая. – Я знала, что всё равно ты уйдешь, конечно, уйдешь! Но я… О, Юнона! Я не думала… не то, чтобы ты остался… но все же…

Она окончательно смешалась и расплакалась не на шутку. Марк, как мог, успокоил ее, а выпроводив за вином, решил, чтобы как-то утешить… ну, в самом деле, если она так страдает… всего лишь на прощанье… Он перенес ее постель на прежнее место, составив одно, прежнее, ложе.

* * *

«Накануне отъезда мне все же было несколько грустно. Думаю, это оттого, что я, с одной стороны, всегда жаждал перемен, с другой – страшился их. Предпринять путешествие – дело нешуточное! Тем более – в одиночку…»

* * *

В день накануне отъезда Марк пошел на Форум. Сутолока и шум привычного места и раньше-то не слишком привлекали его, а теперь, после нескольких дней хотя бы и относительного уединения, просто поражали. Смешение народа, выкрики в толпе, толкотня, громкие разговоры – мелькание разноликой толпы обескураживало.

С утра он побывал в порту и договорился с капитаном отплывающего завтра на Сицилию корабля. Сначала – Сицилия: он хотел разыскать деда. Затем – Греция и Египет. Сципион, когда Марк возвращал ему книги, сделал бесценный подарок: назвал нескольких своих знакомых, к которым Марк мог бы обратиться не только за помощью, но и, что особенно важно, за возможностью поучиться, поработать в их библиотеках, послушать наставления. К этому были приложены краткие, но чрезвычайно лестные для Марка рекомендации. С собственной печатью Сципиона! Марк сложил их под туникой, у самого сердца.

– …Греция и Египет, а там видно будет, – сказал он пришедшему попрощаться Валерию.

– Угу. – Валерий не знал, что сказать, и спросил: – А средства? У тебя есть средства? И кстати, каково мнение Луция? Он одобрил твое решение?

– Я его уже давно не видел. Но после знакомства с Публием Сципионом что-то изменилось во мне – я не трепещу более перед Луцием и уехал бы и без его одобрения. Но ты спросил о его мнении – вот его мнение: после того как мать сообщила ему о моем решении, он избегает встреч со мной, просто не желает меня видеть, и всё тут. Хотя лично я бы попрощался. Ну да ладно. Но он, быть может, и не одобряя, косвенно согласился с моим решением. Это я понял по тому, что в день моего возвращения домой от Юлии я нашел у себя на столе – ты не поверишь! – изряднейшую сумму! Так что вот тебе и мнение Луция, и отчет о моих резко возросших средствах. Правда, за эти дни я выучился у Юлии, на всякий случай, строгой экономии, и думаю, мне с лихвой хватило бы моей ежемесячной суммы, которую Луций уже давно передает мне через своего ростовщика. У моего усыновителя – с его-то требованиями! – разумеется, наилучший, проверенный ростовщик, с отделениями, кажется, по всем римским провинциям и преториям. Я могу получать деньги чуть ли не в любой стране. Но Луций решил выдать мне дополнительные деньги. Да еще приложил краткую записку из нескольких слов: «Ежемесячная сумма остается за тобой. – Марк усмехнулся: – Как видишь, я даже разбогател!

– А Гай? Ты сообщил ему?

– Нет. – Марк опустил голову. – Я смалодушничал. Да струсил, что там говорить! Как представлю, что он разрыдается в этой своей греческой манере – не стесняясь и не пряча чувств, не стыдясь слез! Я умру! – он потряс головой. – Я напишу ему с Сицилии. Обязательно напишу.

– Да-а, – протянул Валерий, помолчав, – мне все же жаль, что ты уезжаешь.