– Если бы ты мог быть со мною, – вздохнул Марк, – о большем я не смел бы и мечтать!

…Солнечные блики плясали на мелкой ряби реки. Корабли в порту, покачиваясь и гулко ударяя бортами о деревянный причал, будто сонно дремали, досматривая последние сны перед выходом в далекое плаванье. Недолгий спуск по Тибру к морю – и им откроется безбрежная синева, долгожданная и предвкушаемо волнительная, наполняющая душу мечтами. Ах, как же жаль, что с ним не будет друга!

Марк, облокотясь о борт, прощально разглядывал с кормы стены Рима, мысленно пробегая взором по всем местам города, к которым за долгие годы привык и которые любил.

Порт постепенно ожил, пока Марк был погружен в свои мысли, зашумел портовый рынок; матросы шумно забегали по палубе, кто нес груз, кто проверял оснастку. Наконец подняли парус, повинуясь громким командам сурового седовласого капитана. Корабль отчалил.

Марк решил пройти с кормы на нос корабля, чтобы больше не смотреть на город и не бередить душу ненужными сомнениями и непрошеной грустью. Повернулся – напротив него, с мечтательным выражением лица, стоял Валерий, любуясь из-под ладони удаляющимся Римом. У его ног покоилась дорожная кладь.

– Мне очень нравится город! – задушевно поделился он с Марком, кивая в сторону берега. – А тебе?

– Ты? Здесь?! – выдохнул опешивший Марк.

– Знаешь, – не отрывая глаз от городских стен, как ни в чем не бывало произнес Валерий, – я все же болван!

– ?!

– Я вчера совсем забыл сообщить тебе две очень важные новости: во-первых, я женюсь на Терции. Не так скоро, как мне хотелось бы, но все же! Да-да, я по твоему совету говорил с ней – все уладилось! Потом расскажу подробнее. А во-вторых, до свадьбы полно времени и – я плыву с тобой!

– ?!!

– Ну, сам посуди: как я могу отпустить тебя одного? Ты же опять влипнешь в какую-нибудь историю! А меня что, не будет рядом?

* * *

«Наш шутник Валерий, как видишь, приготовил мне сюрприз напоследок. И ведь молчал, негодник, до последнего часа! Но от такого нежданного и роскошного дара искренней дружбы я не имел ни сил, ни желания отказываться.

Сейчас этот любитель неожиданных предприятий отправился то ли на ночной лов с деревенскими рыбаками, то ли в ближайшую таверну – распевать новые песни на новом наречии в компании с новыми сицилийскими приятелями. Скоро шумно явится, так что я спешу закончить это письмо.

Мы намереваемся вскоре отправиться в Грецию, где нас ждет знакомство с учителями, рекомендации к которым мне дал сам цензор. Затем Валерий вернется в Рим, чтобы обрести наконец супружеское счастье с твоей сестрой Терцией. А я… Я тоже вернусь в Рим. Не сразу. Не скоро. Но непременно вернусь!

Будь здоров и счастлив».

Воскресение словущее, март 2004.

Коктебель – Кемер – Москва

Фархад. Из всей пышной вереницы имен (Фархад ибн… ибн…), названных ей главным евнухом Хафизом, она запомнила лишь первое – Фархад: так зовут ее хозяина. Усвоить надо было все, но Шакира была слишком напугана и подавлена, чтобы запомнить. Зачем-то ей связали руки, как будто она могла сбежать (это через пустыню-то?!), и сидеть на верблюде было совсем неудобно: приходилось все время упираться коленями в его шерстистые бока. Невозможно было даже слезы утереть, и они проложили две выразительные дорожки на ее перепачканных щеках. Глиняного верблюжонка на колесиках, игрушку, которую она везде таскала с собой, хотя отец и ворчал, что Шакира уже взрослая, как ни странно, не отобрали. Теперь он впился колесиком в ее палец, царапал, но Шакира боялась его выронить и сжимала крепче меж связанных ладоней.

Не убили – это единственное, что было пока понятно. Впрочем, еще понятнее было то, что не стоило так далеко отходить от шатра отца, остановившего караван в небольшом оазисе в двух днях пути от Багдада. Они уже возвращались домой! А все ее любопытство: так хотелось посмотреть на звезды! Но свет от костров очень мешал. Очень. И Шакира потихоньку отошла за крайние пальмы. Потом отошла еще – чтобы не слышать рева верблюдов. Потом еще (совсем немного!) – чтобы послушать, как шуршит песок на гребнях барханов, как тоненько свистит ночная птица, как поет Луна…

Что было бы, останься она с караваном? Скорее всего, в суете и горячке боя ее убили бы. А может, и нет: она была дочерью богатого человека – даже походный шатер им устилали коврами! – отец потакал ее капризам и одевал очень нарядно. Такие девушки для работорговцев – дорогой товар.

Всадники налетели неожиданно. Шакира не успела даже крикнуть – чья-то потная ладонь зажала ей рот. Воин потащил ее куда-то, на ходу крикнув приятелю:

– Эту куда?

– Спроси у главного евнуха, он набирает девушек в гарем господина. Может, пригодится?

Наконец ее поставили перед опиравшимся на посох высоким седобородым человеком с усталым взглядом.

– Хафиз, она бродила между барханами. Наверное, из каравана. Прирезать?

Высокий человек молча обошел вокруг Шакиры. Сдернул платок, открывая ее лицо – она тут же прикрылась согнутой рукой, но он бесцеремонно вывернул ей руку за запястье, и она разревелась. Ему, похоже, было наплевать. Он продолжал осматривать ее, как животное на базаре: цепко и неприятно схватив пальцами за подбородок, повернул ее голову вправо и влево, пощупал плечи, грудь, ягодицы. Даже в рот заглянул.

– В гарем. – Голос был сух и безжалостен. И, обращаясь к Шакире, добавил: – Теперь ты принадлежишь господину Фархаду аль-Джали ибн… ибн… Ты девственна?

Она плюнула со всей силы евнуху в лицо – воин замахнулся, чтобы ударить ее, но Хафиз остановил его жестом, спокойно утерся и закончил:

– Впрочем, я подумаю. Может быть, тебя лучше сразу продать подальше на юг, куда-нибудь в Африку, или погонщикам верблюдов.

Он просто рассуждал вслух, и Шакира жутко испугалась! Уж лучше в гарем. Нет, не так: в гарем – отчаянно плохо, но на невольничий рынок – еще ужаснее! Она заревела еще громче. Евнух молча удалился, а ей связали руки (это, наверное, из-за того, что она плевалась в него) и усадили на верблюда.

Итак, караван был захвачен, родные канули без следа, и никакой надежды спастись. Она плакала довольно долго, но никто не обращал на нее внимания. Отряд быстро тронулся в путь. Воины гортанно перекликались. Их командир, порывистый, крепкий, на дорогом скакуне, предварял всех. Лица его Шакира не могла разглядеть: он не снимал с лица платка. Видна была только небольшая родинка на щеке и глаза – молодые и бесшабашные глаза отчаянного головореза. О, Шакира запомнила бы его лицо! И непременно, как-нибудь потом, ухитрилась бы отомстить! Отомстить им всем: и командиру этого разбойничьего отряда, и главному евнуху неизвестного ей пока господина, да и самому господину, которого она заранее обозвала старым облезлым козлом!

Через несколько часов тупого покачивания на верблюде, когда пересохло горло, уже не было ни слез, ни мыслей, ни каких-либо желаний, они прибыли. Ее втолкнули в темное, похожее на тюремное, помещение, развязали руки, дали воды и немного хлеба. Спать… спать…