Кира пожала плечами…

* * *

… – Что мы ему напишем? – спросил Добродеев Монаха.

–Правду, – ответил Монах. – Только правду, одну правду, и ничего, кроме правды. Напишем, что чувствуем родственную душу и жаждем встречи. Что доказательства превзошли все ожидания, и мы рыдаем от зависти и восхищения. А встреча предлагается… – Он взглянул на журналиста: – Не испугаешься, Леша?

Журналист дернул плечом:

–Я не уверен, что это разумная затея, но тем не менее согласен.

–Слова не мальчика, но мужа, – похвалил Монах. – Неужели тебе не интересно?

–Интересно, но не забывай, что он убийца и далеко не дурак. А вдруг поймет, что разводка?

–Я успею, Леша. Главное, не спускай с него глаз и, в случае, чего сразу поднимай тревогу. В смысле – звони. Как говорится, когда события принимают крутой оборот, все смываются. Консенсус?

–Консенсус, – кивнул журналист.

–Тогда предлагаю следующий текст: «Черному Властелину. Доказательства приняты. Нужна встреча. Есть предложения. Старое кладбище, третий памятник слева по центральной аллее. Полночь. Быть одному, иначе встреча не состоится. Сигнал – три вспышки света. Черный Клобук».

–Черный Клобук?

–Ну. По-моему, в струе. Как тебе?

–Думаешь, он поведется? Какой-то пацанизм, честное слово…

–То, что нужно. Ему нужны признание и публика, иначе зачем стараться.

–Христофорыч, что ты затеял? – подозрительно спросил Добродеев. – Сдается мне, ты здорово недоговариваешь.

–Я? Недоговариваю? – фальшиво удивился Монах. – Во-первых, затеяли мы, а не я, а во-вторых, нам нужно его выкурить и придержать подальше от дома, согласен? Или начинаем все сначала?

–Не нужно, я понял, – махнул рукой Добродеев. – Думаешь, он не побоится? Ночью, на кладбище?

–Нет. Этот не побоится. Он вообще ничего не боится, так как живет в параллельной реальности. Сбор на площади у театра сегодня в двадцать два ноль-ноль. Сверим часы.

–Не рано?

–Нам нельзя его упустить – он может выйти раньше, он очень осторожный, кроме того, у него мания преследования.

–Откуда ты знаешь?

–Так я его вижу. У одиноких людей, мнящих себя Черным Властелином, должна быть мания преследования. А сейчас по домам, Леша. Я бы соснул пару часиков…

…Они встретились у театра в десять вечера. Погодка разгулялась не на шутку. Метель выла на площади, сквозняки гуляли в переулках, привидениями кружили снежные вихри. Улицы опустели. Мигающие фонари придавали им потусторонний вид. «Ночка для неправедных дел», – сказал Монах, и это прозвучало паролем. Добродеев отозвался: «Воистину так!» – это был отзыв. У театра заговорщики не задержались, а сразу направились «на точку» – на проспект Мира, к дому, где проживал писатель. Они устроились в беседке напротив подъезда и приготовились к ожиданию.

–Спорим, он появится раньше, – сказал Монах. – Отсюда до старого кладбища пешком около часа, сейчас десять ноль семь… он появится через пятнадцать минут.

–Почему ты уверен?

–Он очень подозрителен и пойдет кружным путем. Будет шарахаться от собственной тени и придет раньше времени, чтобы оглядеться на месте. Будет торчать за памятником, держа под обзором ворота и аллею. Погода нам на руку. Главное – не лезть на рожон. Мне нужно двадцать пять минут, Леша. Всего-навсего двадцать пять минут. Ну, тридцать.

–Тихо! – прошептал Добродеев. – Кто-то идет!

Дверь подъезда приоткрылась, и наружу выскользнула фигура в черном и длинном. Оглянувшись по сторонам, фигура, согнувшись, противостоя ветру, двинулась со двора.

–Он! Ни пуха, Леша! – Монах хлопнул журналиста по плечу.

–К черту! – ответил Добродеев и поспешил за человеком, который почти исчез в снежной метели. Вдруг он оглянулся и сказал озабоченно: – Христофорыч, ты там поаккуратнее, а то мало ли…

–Леша, все будет нормально! Главное – помнить: если ты держишь слона за заднюю ногу, а он брыкается, то его надо отпустить. Не форсировать, понял? Ни пуха, Леша!

–К черту! – ответил Добродеев и растворился в снежной круговерти.

Монах дождался, пока журналист скроется из виду, и, не торопясь, пошел к подъезду. Проник внутрь, обшлепал себя руками, отряхивая снег, и стал неслышно подниматься по плоским мраморным ступеням. В доме стояла тишина… гробовая, пришло ему в голову, и он ухмыльнулся. В отличие от журналиста, который явно нервничал, Монах был спокоен, как филин днем, по его собственному выражению. То, что они затеяли, было делом в противовес рутине будней. События покатились так стремительно, что Монах на время забыл о костерке и плавной речке в густом лесу. С тех пор как ему позвонила незнакомая женщина и назвалась Кларой, прошла, как ему казалось, целая вечность. И сейчас лавина набирает скорость и угрожает обрушиться. Кира арестована, убита еще одна девушка, а убийца играет в куклы. Все участники налицо, они как фигурки на шахматной доске, вот только двигаются не по правилам. Вернее, по правилам, но, по своим, особенным, выдуманным хитрым и подлым разумом. Было у Монаха чувство, что процесс выбился из-под логики и контроля главного разводящего и превратился в коляску без возничего, которая, болтаясь по раздолбанной дороге, мчится неизвестно к какой цели…

…Добродеев, поминутно оглядываясь и чувствуя себя Джеймсом Бондом и каким-нибудь Бесстрашным Скунсом на тропе войны одновременно, прятался за углы зданий, выскакивал внезапно и пытался рассмотреть улицу в витринах магазинов. В юности он руководил студенческой театральной студией и был не чужд лицедейства. Рассмотреть улицу ему не удавалось, так как снег мельтешил и сбивал картинку. Тогда он оглядывался и убеждался, что улица пуста. Фигура черного человека впереди то пропадала, то снова появлялась в снежной завесе. Когда она исчезала, Добродеев пугался, бросался вперед, хватался за сердце. В голове его судорожно вертелась мысль, что «наружка», оказывается, намного труднее, чем может показаться на первый взгляд. И совсем не такая, как в кино – шикарный мэн в смокинге с легкостью обставляет шпика, который по законам жанра страшный дуболом, вскакивает в красный «Феррари», ослепительно улыбается в тридцать два зуба и отдает честь двумя пальцами. После чего ракетой рвет с места. А сыщик, дурак дураком, беспомощно смотрит ему вслед. В действительности все было не так. Снег забивался за ворот, и холодный ручеек бежал вдоль хребта; снежинки залепляли стекла очков, и Добродеев, чертыхаясь, безуспешно протирал их носовым платком, а тем временем преследуемый исчезал далеко впереди, и Добродееву приходилось с риском для жизни наверстывать упущенное.

Выбравшись из-под сени Монаха, Добродеев почувствовал себя по-дурацки, и мысль, что не нужно было соглашаться на эту авантюру, молоточком стучала в висках. Замысел, такой четкий и стройный в изложении Монаха, сейчас терял четкость и логику и выглядел просто глупо.