Приняв письмо из рук казака-сопроводителя, после его поясного поклона, писарь неторопливо сломал печать, снял шнур и развернул свиток. Читал он долго, с недоверием поглядывая на приезжих. Писаря явно не удивило то, что почти все вновь прибывшие приветствовали его лишь лёгким поклоном головы и держались довольно независимо, за исключением казака, передавшего письмо…

– Заходьте до мэ́не в вийсковий курень, то бишь в канштелярию, – наконец промолвил он, сворачивая письмо в свиток и указывая на небольшую хату, стоявшую неподалёку.

Приезжие привязали лошадей у коновязи, дали им овса в торбах. Затем неторопливо вошли в хату, крестясь на образа. Степенно расселись за длинным столом. Войсковой писарь свистнул. На свист прибежал казачок-мальчишка лет пятнадцати. Поманив его к себе, писарь приказал:

– Петрусь, хлопче, принэ́си ко сюды с погребца четверть горилки, да сала шмат, да солоной рибы, да хлиба, да миску огирков солоных и яблок мочéных. Да, скорéнько! Водна нога здэ, друга там от!

Казачок обернулся быстро, принеся всё, что было велено. Через четверть часа, разлив хмельное из пузатого и узкогорлого кувшина, собравшиеся сдвинули кружки. Выпили сразу – махом. Немного посидев, повторили, закусив малосольными огурчиками, мочёными яблоками и солёной кефалью. Расстрига и Повадин вторую лишь пригубили. Разговор потёк сам собой. Войсковой писарь, набив табаком и закурив люльку, вскоре спросил:

– Як же поживае ясновельможный князь Адам, дай же ему, Боже, доброго здравия?

– Вашими молы́твами, пане сечевой каншлер, князь Адам у добром здравии пребывае, да молит Господа-Христа за Сичь и усё Низовско вийско, – с улыбкой и лёгким поклоном отвечал Перо.

– То-то, славное було времечко, як козáкы пид кошевым Грицком Лобóдой ходылы на Килию и на Тягинь[43]. Тому ж шесть рокив мынуло. Тода ж хоругвь княжеска и сам князь Адам Вишневец во главе хоругви з намы на турка в Бессарабию пийшёл[44]. Добре турок мы в тех сичах повбывалы. Полэ́глы бусурманы пи́д нашими саблями, ины ж побéгли, та в Пруте-реце поутоплы́. Добрий рыцарь – пан Адам и истый християнин. Оставы́л зарубку турку, – стал рассказывать захмелевший войсковой писарь.

– Помятую, пане – писарь, тое время. Бул и я тем же роким пид хоругвью князя Адама, – смахнув слезу, молвил Перо.

– Славное було дило! – поддакнул писарь.

– А почто ж, пане полковныку, не в обиду будь спрошено, Северин Наливáйко и Гры́горий Лобóда с похода на турка повели козаков на ляхов и на шляхту? – осторожно спросил Перо.

– То ж ни нашего ума ди́ло. Ти́льке кажу тэ́бе, козáче, ни наведи ляхи и жиды унии на нашу Божью черковь, ни було б того лиха, – отвечал писарь.

– А и взаправду ль, добродию, казáлы люды, що и кошевой Кры́стоф Коссы́нский и Наливайко и Лобóда, помяни, Господь их души, пы́салы́ государю Моськовскому и просы́лы́ прияти Запори́жску Си́чь пи́д ево ви́соку руку? – поинтересовался вновь Перо.

– Було и сие. Ти́льке балакаты о том ни трэ́ба!

– Нешто плохо было Низовскому войску под рукою Великого государя и царя Московского Феодора Иоанновича? – осторожно задал вопрос Повадин[45].

– Тэ́бе, Божья люды́на, печися трэ́ба о ди́лах Божией Черкви. Що тэ́бе Низовско вийско? – нахмурившись, отвечал войсковой писарь, указывая на монашеское положение Мисаила.

Наступило недолгое молчание. А следом, немного поразмыслив, Горобец задал вопрос Перу, почти незаметно перейдя с малороссийского диалекта на великорусский язык:

– Взаправду ль, панове, как писано в грамотьце князя Адама, середь вашего брата, есть тот, кого сам князь именует высокородным, ясновельможным сыном древнего княжеского роду? Да столь древнего, да славного, что и наши литовские князи и сам круль Жигимонт ему в подмётки чоботов ни годны, и шо оному впору на Москве самому Велы́ким государем быти?

Среди восседавших за столом вновь наступило продолжительное молчание. Наконец Отрепьев, испив до дна кружку горилки и утерев уста, твёрдо вымолви:

– Сие есть истинная правда, пан войсковой писарь. Только пока с казаками о том баять не след. Время не пришло. Как придёт, тогда и явим онаго. Пока ж зовётся сей государь сыном боярским, прощенья просим, сыном шляхетским, Димитрием Иваницким.

Тут Горобец предложил вновь выпить за нового кóзака – шляхетского сына Дмы́тро Иваны́цкого. Перо разлил по кружкам, все выпили и закусили. Расстрига и Повадин по-прежнему пили немного. Последовали и ещё здравицы: «За вильно Запорижско вийско», «За войскового писаря пана Горобца», «За славного и мудрого кошевого Фёдора Полоýса» и целый ряд других здравиц, пока не опустел кувшин. Затем все присутствующие за столом троекратно расцеловались и со слезой на глазу поклялись в вечной дружбе. Правда, Расстрига и Повадин, в отличие от остальных, целовались и клялись сдержанно и немногословно.

А после встречи и застолья у войскового писаря приезжие были определены в Нежинский курень и поселились там, на временное жительство. Горобец сам ввёл гостей в просторную и длинную хату куреня, крытую камышом, и представил их находившимся там другим казакам. Впрочем, знакомство это было привычным и обычным явлением на Сечи и не вызвало никакого удивления, пересудов, не стало новостью для Низового казачества. Каждый день Отрепьев и Иваницкий продолжали усиленно учиться сабельному бою и готовиться к походу. Время и ход событий не заставили себя долго ждать…

* * *

Ещё в мае 1600 года Валашский господарь Михай (Михаил) Храбрый, к тому времени уже прославленный победами правитель объединённых княжеств – Валахии и Трансильвании, с семнадцатитысячным войском выступил против правителя Молдавии (поборника православия) Иеремии Мовилы (Могилы – как именовали его в Малороссии), намереваясь присоединить к своим владениям и Молдавское княжество. Под рукой Могилы было пятнадцати тысячное войско молдаван и три тысячи конной полькой шляхты. При сближении с валашскими войсками молдаване подняли восстание, и до сражения дело не дошло. Бежавший Иеремия Могила при поддержке поляков укрылся на северной границе Молдавии – в Хотинской крепости. Под властью Михая Храброго оказались все три Дунайских княжества. Он стал именоваться «господарем Валахии, Трансильвании и всей Молдавской земли».

Однако, эти события вызвали недовольство в Запорожье, ибо Могила слыл защитником православия, другом и союзником Низовского войска. Мало того, дочь Иеремии Могилы была женой князя Михаила Вишневецкого (родного брата и единомышленника князя Адама). Запорожский кошевой атаман Федор Полоус уже в мае встал на сторону Могилы и стал готовиться к походу в Бессарабию и за Прут – в Молдавию[46]. Летом 1600 года 4 тысячи запорожцев во главе с Самойлом Кошкой ходили в поход на Молдавию и под Плоештами нанесли серьезное поражение туркам. В конце августа кошевой вновь