регалии, средневековую одежду и предметы обихода и, конечно, оружие. Место их хранения и показа – Государственная Оружейная палата Кремля.

* * *

В годы правления Василия III монах Филофей разработал концепцию «Москва – третий Рим». Результатом попытки увязать историю Русского государства с всемирной историей стал и «Хронограф» 1512 года. В нём монах псковского Елиазарьева монастыря Филофей впервые выдвинул идею о Москве как третьем Риме: «Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвёртому не быть».

Примерно в это же время Филофей составил послание князю Василию III. В нём обращалось внимание князя на высоту исторической миссии, которая выпала его державе, наследующей Риму и Константинополю. «Сего ради подобает тебе, о царю, содержати царствие твое со страхом Божиим, – писал Филофей. – Внемли, благочестивый царю, яко вся хрестьянска царства снидошася в твое едино царствие».

Филофей настоятельно обращал внимание Василия III на историческую ответственность, которая выпала на его долю. Из своего далека, из келейной тиши монастыря старец внимательно наблюдал за жизнью Руси и сумел узреть то, что не заметили московские книжники, погружённые в придворную суету и интриги. Послания Филофея выражали радостное удивление от свершившегося на его глазах и одновременно тревогу о том, готова ли Москва выполнить завещанное ей свыше.

Кстати. Современный исследователь Д. Зенин справедливо полагает, что в разработке концепции «Москва – третий Рим» немалую роль сыграли не только политические и экономические факторы, но и религиозные. В конце XV столетия Москва могла претендовать на первенствующее значение не только в силу своей экономической мощи и политической значимости, но и потому, что на Руси к этому времени оказались почти все основные христианские святыни:

золотой царский венец,

золотой царский пояс,

плат Вероники – платок с нерукотворным изображением Спасителя,

плащаница,

древо животворящего креста и гвозди, которыми был прибит к нему Сын Божий,

гроб Господень,

копьё, которым римские воины пронзили подреберье Иисуса,

терновый венец,

хрустальный кубок, в который Иосиф Аримафейский собрал кровь Христа, – святой Грааль,

риза Богородицы,

мощи апостолов.

…Наличие в Русском государстве величайших христианских святынь, безусловно, сыграло положительную роль не только в его религиозном, но и в политическом возвышении, в выработке великодержавных притязаний московских правителей.

Русский Мюнхгаузен. В 1786 году в Англии вышла книга немецкого литератора и хранителя нумизматических коллекций Рудольфа-Эриха Распе «Повествования барона Мюнхгаузена о его чудесных приключениях». Успех издания был колоссальный. С лёгкой руки Распе имя Мюнхгаузена приобрело нарицательное значение, стало синонимом весёлого враля и забавника, а в литературе утвердило жанр, произведения которого отличались краткостью, динамичным развитием действия и присутствием в рассказе необычайных подробностей в отношении привычных и хорошо знакомых вещей.

Вот уже третье столетие имя Мюнхгаузена на слуху у читающей публики, но мало кто знает, что у немецкого оригинала было немало российских предшественников (например, А. Эммин и князь Д.Е. Цицианов). Более того, известен первый русский Мюнхгаузен – москвич Дмитрий Герасимов. Весёлым человеком был Дмитрий. В 1516 году он забавлял Сигизмунда Герберштейна, посла императора Священной Римской империи, следующим рассказом:

– Велика наша страна. Реки её немерены, леса её нехожены.

– Гут, гут, – одобрительно кивал посол. На собственном опыте он уже убедился, что на Руси немерены не только реки, но и дороги. Никто не мог сказать Сигизмунду, сколько миль от одного города до другого – расстояния измеряли днями путешествий.

Да и не всегда удавалось ночевать в населённом пункте, чаще ночь заставала в пути! И тогда приходилось коротать её на лапнике у костра. С улыбкой вспоминал Герберштейн, как веселились русские, когда он потребовал для себя и своих спутников кровати. «Да, немерена и нехожена эта страна, – думал посол. – Не знают даже ни долготы, ни широты нахождения столицы. Что уж говорить о других городах?»

– Рыбу из рек черпаем вёдрами, – продолжал Дмитрий, – ягоду из лесу берём возами, мёд черпаем бочками.

– Как бочками? – удивился посол. – Откуда бочками?

– Известно, откуда, – засмеялся рассказчик, – из леса, кормильца нашего! Вот слушайте, ваша честь, был такой случай. Сосед мой по имению пошёл как-то в лес поискать рой пчелиный да заприметил огромное дуплистое дерево. С трудом, но добрался до дупла, а из него мёд чуть не через край переливается. Не знаю уж зачем, но полез сосед выше, да сорвался с сука и угодил прямо в медовую вязкость. Он и так, он и сяк, а его засасывает всё глубже и глубже. Хорошо, дно оказалось близко, и завяз-то всего по грудь, но как ни пытался, не мог вылезти сам.

Герасимов перевёл дух и посмотрел на посла, тот был весь внимание.

– Два дня просидел горемычный в дупле, но повезло мужику, – нагнетал страху рассказчик. – Пришла к дереву полакомиться медком большая медведица. Сосед мой дрожит, конечно, но деваться некуда – затаился и ждёт. Поскреблась медведица, почесалась о дерево и полезла к дуплу.

– Уф! – выдохнул Сигизмунд.

– Вот, вот! – согласился Дмитрий. – Со страху-то соседушка мой ухватил медведицу за уши да как заорёт. Та и выдернула его из дупла, а сама наутёк.

– А что было дальше? – полюбопытствовал Герберштейн.

– Отлежался и побрёл домой, всё хорошо, но увязались за ним пчёлы, каждая с воробья.

– Как же такие пчёлы в улей залетают? – удивился посол.

– А у нас на Руси отговорок нет. Хоть тресни, а лезь! – пояснил рассказчик непонятливому немцу и продолжал: – Ещё больше намаялся сосед дома, чем в дупле, – три недели в бане отмачивался. Всей деревней только успевали воду носить, – и кончил задумчиво: – Да, богата земля русская, да порядку в ней нет.

Герберштейн был в Москве дважды, вторично – в 1526 году. И опять встречался с Дмитрием Герасимовым. На этот раз забавник поведал послу о растении, из семян которого вырастают ягнята. Эту и другие байки весёлого москвича посол поместил в своей книге «Записки о московитских делах». Этот солидный труд вышел на Западе в 1549 году и принёс автору всемирную известность. Характерно, что Герберштейн вполне серьёзно отнёсся к рассказам Дмитрия Герасимова. В предисловии к книге он писал о предмете своего исследования: «Дабы мнение моё по этому вопросу не показалось кому-либо подозрительным или высокомерным, заявляю, что я воочию видел и осмотрел Московию, и притом не раз, а два. Большую же часть моих сведений я почерпнул от людей той местности, как сведущих, так и достойных доверия. Кроме того, я не довольствовался сообщением одного или двух, а опирался на согласные свидетельства многих».

Умер Сигизмунд Герберштейн в марте 1566 года, купаясь в лучах славы дипломата, путешественника и писателя. Умер, не подозревая о том, какую шутку сыграл с ним