— Слушай, Адам, а это какая статья?

— А?

— То, что мы сейчас собираемся делать, какой это блок?

— Экое праздное любопытство!

— Я бы сам посмотрел, да кольца нет.

— Е-два. По тессианским законам. По уложению Кратоса, по-моему, Е-3. Ну, если не привело к тяжелым последствиям. То есть, если ты, Анри, после этого никого не убьешь, не захватишь в заложники, не взорвешь и не начнешь войну с Кратосом.

— А если привело?

— Тогда по совокупности. Ты пойдешь как исполнитель, а я как сообщник.

— И на сколько потянет?

— Если без последствий где-то год, максимум два, учитывая твою экстраординарную общественную опасность. Тебе просто все имплантируют обратно, как было. А меня лишат лицензии навечно. И все жестко и под кондактином, хорошо известная тебе глубокая коррекция. Но это, если конечно ты по-прежнему жаждешь принести повинную голову и броситься в ножки Хазаровскому.

— Ему не надо бросаться в ножки, он прогрессивный. Можно исповедоваться, сидя рядом на диванчике.

— Думаю, результат не зависит от дислокации.

— Адам, а убить так человека можно?

— Управляющим текстом?

— Угу.

— Можно запрограммировать на самоубийство. Но это незаконно. Ни в одном центре не делают. Метод пиратов и спецслужб. Не думаю, что тебе такое имплантировали.

— Будем надеяться.

— Ну? Пару шприцов кондактина во славу свободы?

— Клавиши под кондактином надо сносить?

— А ты думал?

— Да, ладно, у тебя же кондактин-лайт. Шикарный препарат тессианского производства. «Кот-де-Версай». Под Версай-нуво ведь Психологический Центр? Ты там работал?

— Угу!

— Прямо сейчас?

— Если не против.

Я кивнул и начал расстегивать манжету рубашки.

Утром зашел Эжен. Я принимал его прямо в постели, сидя облокотившись на подушки.

— Извини, что я в таком виде, — сказал я. — От зелья Ершинского очень под лопаткой болит, пошевелиться не могу.

— Да, ладно, — улыбнулся Эжен. — Какие церемонии! Свои люди.

Хозяин зелья присутствовал здесь же.

— Адам, как он? — спросил Эжен. — Много сделали?

— Убрали простые выключатели: на сон, на ступор, на моторику. Сложные еще впереди. Анри и так герой.

— Как насчет базы? — спросил я.

— Ги категорически против, — вздохнул Эжен.

— Дюваль боится, что я украду у него армию?

— Говорит, что рано, — пояснил Эжен, садясь рядом в кресло. — Что ты не адекватен.

— Это ведь его идея меня выкрасть?

— Да, его.

— И теперь бережет армию? На что он рассчитывал?

— На то, что ты станешь прежним, — вздохнул Эжен.

Я пожал плечами и поморщился от боли.

— Стараюсь. Но вряд ли это возможно. А куда можно? Скажем, в Баобат?

— Нет.

— Боится, что я смоюсь?

— Конечно.

— А, в чем проблема? Он все равно не сможет использовать меня так, как ему хочется. Он этого еще не понял? Где новейшая база я все равно не знаю. Есть ведь новейшая?

Эжен молчал.

— Ну хорошо, — проговорил я. — Бог с ней. Кратос все равно не будет ввязываться в войну с Махди. Отпустили бы вы меня, добрые люди!

Эжен отвел глаза.

— Куда все-таки можно? — спросил я. — В оазисы салафитов?

— Хочешь посмотреть, как руки рубят?

— А чем не развлечение?

— Ладно, спрошу.

Что-то я сомневался, что мне понравится смотреть, как рубят руки. Зеркальные нейроны Адам не трогал, да я бы ему и не дал.

Через два дня Адам объявил, что убрал все «кнопки». А еще спустя неделю, когда у меня, наконец, перестало нещадно ныть место укола, мне устроили экскурсию в оазисы. Сопровождающих было четверо, считая Адама: широкоплечий невысокий Симон, веселый Рауль и еще один мой бывший полевой командир — светловолосый и стройный Бернард Тибо, чем-то похожий на погибшего Мартина, но не умеющий ни играть на гитаре, ни петь. И все вооружены до зубов. Почет, почти, как у Ройтмана.

Падение по хорде до оазисов заняло часа два, из чего я сделал вывод, что до туда две-три тысячи километров. В павильоне метро нас ждал новенький гравиплан цвета охры, мы загрузились туда, и дверь отъехала в сторону.

И мы вылетели под ослепительное солнце пустыни.

Оазисы мы увидели с воздуха, и это было необыкновенно. Амина здесь разлилась дюжиной бирюзовых озер в обрамлении пальм в долине между почти белыми песчаными дюнами. И вдоль них раскинулся город. Мне казалось, что двенадцать лет назад он был гораздо меньше: поселок. Теперь по берегам озер разбросаны белоснежные каменные дома, сады и мечети и виден рынок с белыми крышами павильонов. Я помнил: чего там только нет.

Мы приземлились у въезда в город, и наш гравиплан был далеко не единственным. Местное население при всей любви к традиции некоторые достижения цивилизации отнюдь не презирало. У оконечности озера я заметил вышку дальней связи.

Мы спрыгнули на бетон стоянки. Солнце палило нещадно, и мы повязали на головы, как банданы, белые платки, думаю когда-то купленные на этом же рынке.

— Пальмы с Земли? — спросил я Адама.

— Да, финики в основном. На рынке их до хрена.

— Сходим?

— Ну, давай!

Ох, как же давно я не был на базаре! Мы шли по дороге между пальм, цветущих агав с гроздьями белых колокольчиков, розовых и красных олеандров и какой-то пышно цветущей розовым и сиреневым местной растительности с даже вполне сносным запахом.

Мы нырнули в спасительную прохладу рынка. Здесь имелся небольшой фонтан и явно работали кондиционеры.

— У них здесь электростанция? — спросил я.

— Конечно, — кивнул Рауль. — В пустыне, солнечная.

Рынок, базар, торговая площадь всегда были для меня воплощением и свидетельством жизни, а не грязи и обмана. Я даже умел торговаться не хуже Эжена, хотя делал это из спортивного интереса, а не ради выгоды.

Одетый в белый балахон и чалму торговец финиками задрал цену до небес, и я с удовольствием минут за пятнадцать спустил ее на землю. Адам был доволен и расплатился. Кроме фиников мы накупили апельсинов, баранины и местного кофе в зернах. Носильщиком, как и кошельком пришлось работать Адаму как наименее функциональному в качестве охранника.

Наконец, мы остановились у прилавка с россыпями колец связи, по любой цене и на любой вкус. Купить я их не мог по причине отсутствия кольца и денег.