— Входи, — говорит она.

Я киваю и улыбаюсь; она отступает, пропуская меня в дом. Я иду за ней. Посреди холла она спрашивает, не хочу ли я выпить. Я отвечаю: спасибо, не надо. Тогда она открывает левую дверь и ведет меня в гостиную в задней части дома. Телевизор выключен; в доме царит тишина. Я спрашиваю себя, где Никола; Кейтлин, словно прочтя мои мысли, показывает на потолок.

— Никола у себя, — объясняет она. — Думаю, лучше нам сначала все обсудить наедине.

Кейтлин предлагает мне присесть на диванчик, а сама садится в кресло напротив.

— Ну, — говорит она, — с чего начнем?

Сегодня в девять утра Кейтлин решила сделать Николе сюрприз — отправиться вместе с ней в универмаг «Блюуотер-центр». Она позвонила родителям Кейши и, выяснив, что у них дома ни та, ни другая не появлялись, поняла, что ее обманули. Звонок родителям Эмили помог установить, что: а) Эмили сегодня тоже должна была «ночевать у Кейши»; б) но вернулась оттуда рано, потому что поссорилась с Николой. Родители Эмили допросили дочь как следует, и выяснилось, что все трое были на вечеринке. Кейтлин получила номер телефона дома, где проходила вечеринка, и, позвонив туда, наткнулась на миссис Феличио — мать юного Марио, накануне принимавшего гостей. Миссис Феличио была зла, как черт, и разговаривала не слишком любезно, ибо гости Марио разгромили весь дом. Однако она сказала, что на ночь никто не оставался. Тут Кейтлин всерьез забеспокоилась, даже позвонила в полицию — а через десять минут увидала, что Никола поднимается на крыльцо.

Поначалу Никола придерживалась задуманной версии; когда Кейтлин объяснила ей, что разговаривала с матерью Кейши, та признала, что была на вечеринке, но, боясь меня выдать, отказывалась объяснить, где провела ночь. Постепенно, однако, Кейтлин вытянула из нее всю историю. Никола рассказала, что ночевала в одной квартире в Брикстоне. Чьей квартире? Подруги. Какой еще подруги? Моей подруги Фрэн. А где были ее родители? Она живет одна. Откуда ты ее знаешь? От другого друга. И сколько лет этой Фрэн? Двадцать пять. Тут Кейтлин взорвалась. Она снова стала спрашивать, откуда Никола знает эту Фрэн, и тогда Никола, плача, призналась: «От папы».

Кейтлин мне все это рассказывает, и по щекам ее текут слезы. Я чувствую себя последним из негодяев. Не могу поверить, что это из-за меня она так расстроена.

— Прости, — говорит она, вытирая слезы. — Такой ужасный день. Когда я поняла, что Никки пропала, была уверена, что случилось что-то ужасное! Удивительный день… пожалуй, второго такого у меня в жизни не было.

Она закусывает губу и улыбается кривоватой полуулыбкой — совсем как Никола.

— Знаешь, — продолжает она, — сегодня я проснулась у себя в постели и подумала: какой чудесный день, надо бы чем-нибудь порадовать Никки. Например, сходить в магазин, а потом, может быть, в кино. И хорошенько отдохнуть. И вот, здравствуйте… двенадцати часов не прошло, а передо мной сидишь ты… ее отец.

Вот я и получил ответ на вопрос, что все это время не давал мне покоя. Впрочем, не стоит лукавить: скажи она мне сейчас, что я не отец Николы, для меня ничего бы не изменилось.

— Послушай, — говорю я ей, — я знаю, что очень перед тобой виноват. Это все моя вина.

— Нет, — отвечает она, глядя мне в глаза. — Виноват не ты и не я. Виноваты мы оба. Мы создали эту путаницу, значит, мы оба за нее в ответе. Я киваю, хоть и не вполне с ней соглашаюсь.

— Это случилось через неделю после того, как мы вернулись с Корфу, — начинает она рассказ. — Месячные не пришли в срок. Я старалась об этом не думать, твердила себе, что у меня паранойя — ведь и переспали-то мы всего один раз! Но две недели спустя все-таки пришлось пойти в поликлинику и провериться. Помню, как я сидела в коридоре и ждала результатов теста, — помню так ясно, словно это было вчера. Всеми силами души я надеялась, что результат будет отрицательным. Говорила себе, что совершила страшную глупость, клялась, что никогда больше этой глупости не повторю — лишь бы все обошлось, лишь бы ко мне вернулось будущее… А потом вышел врач и сказал: «Результат положительный». Боже, как я ревела! Я была в ужасе. В панике. Думала только об одном: что сама загубила свою жизнь.

Я представляю себе, как семнадцатилетняя Кейтлин рыдает в больничном коридоре — и меня охватывает ужас, сострадание и тяжелая, всепоглощающая печаль. В школе я знал девочек, беременевших и в шестнадцать, и в пятнадцать лет — но о них никто особенно не задумывался, ибо от них все и ждали чего-то подобного. Никто не сомневался, что эти крутые, рано созревшие девицы не пропадут и сумеют за себя постоять. Потрясали нас те девочки, что походили на Кейтлин: когда по школе разносился слух, что такая-то беременна, никто не смеялся, ибо все понимали — на ее месте могла оказаться любая.

— Ты с самого начала хотела сохранить ребенка? — спрашиваю я.

(Мне вдруг вспоминается девушка из колледжа, которая сделала аборт, забеременев от своего дружка в семнадцать лет. Странно: я уже не помню, как ее зовут, не могу представить ее лица, вообще ничего о ней не помню, понятия не имею, что с ней стало дальше и где она сейчас, — но в памяти у меня она осталась как «девушка, сделавшая аборт».)

— Нет, — отвечает Кейтлин. — Но ни секунды не жалела, что все-таки это сделала.

— Разумеется! Никола — просто чудо. Ты можешь ею гордиться.

— Я и горжусь.

— Знаю, я вел себя не так, как должен себя вести взрослый, ответственный человек, — говорю я. — Николе всего тринадцать, по закону отвечаешь за нее ты, а я… Кто я такой? Никто, в сущности. Но, видишь ли, все так запуталось… одним словом, я только хочу сказать, что она ни в чем не виновата. — Я выдавливаю из себя смешок. — То есть я не о том говорю, что она соврала тебе и сбежала на вечеринку, а о том, что написала мне. Она ни в чем не виновата, Кейтлин. Она просто не хотела тебя огорчать. Это я во всем виноват. Мне следовало настоять, чтобы она сразу обо всем тебе рассказала, но… словом, я этого не сделал. Прости.

— Поначалу, когда Никола все мне рассказала, я разозлилась на тебя. Страшно разозлилась… и испугалась. Я ведь ничего о тебе не знала. Кто ты, чем занимаешься, что ты за человек. Никола могла попасть в беду… но, должно быть, я виновата в том, что она так доверчива.

— Почему?

— Она постоянно расспрашивала меня о тебе. Даже когда была совсем маленькой. А я хотела дать ей понять, что ты от нее не отрекался. И не живешь с нами только потому, что ничего не знаешь. Всегда старалась показать тебя в самом лучшем свете. Рассказывала ей, о чем ты мечтал, чего хотел добиться в жизни. Изображала тебя каким-то героем. Хотела, чтобы она тобой гордилась. Так что, думаю, это отчасти моя вина. И все же — как ужасно, что она столько времени мне лгала, скрывала такой огромный секрет! Я же ее мать, самый близкий человек! Она должна все мне рассказывать!