Расправив плечи, Фрэнки посмотрела девушке в глаза.

– Ладно, – признала она. – Мне не понравилось.

Даже не потрудившись сперва собрать страницы, Гилли опустилась на диван. Бумага, сминаясь, захрустела.

– Почему?

Фрэнки смешалась. Направленный на нее взгляд широко распахнутых глаз казался жутковатым, и выдерживать его было тяжелее, чем даже припадок ярости, ругань или рыдания. Что угодно Фрэнки предпочла бы этому неестественно пустому взгляду, который пронизывал до костей.

– Начнем с того, что в романе нет сюжета. Текст рваный, прерывистый, за событиями невозможно уследить. Я даже не уверена, что там есть за чем следить. – Она сделала паузу, медленно вдохнула, ища слова, пытаясь сформулировать один из тех мудрых писательских советов, раздавать которые ее частенько поощрял Гарольд. – Зато написано хорошо. Тексту нужны доработки, но, если вы как следует постараетесь, я уверена, у вас все получится.

– Все получится?

– Да, – подтвердила Фрэнки, собираясь с мыслями. Гилли, все такая же неподвижная, продолжала сверлить ее взглядом. – Думаю, у вас получится сделать из этого роман, который кто-то из издателей захочет опубликовать.

Она говорила искренне. Пусть рукопись и показалась ей совершенной чепухой, она чувствовала, что за всеми этими оборочками и завитушками скрывается большой потенциал, который, при должной дисциплине, вполне можно реализовать.

Гилли на мгновение закрыла глаза, затем снова посмотрела на Фрэнки:

– Но его уже хотят опубликовать.

Уж не сошла ли она с ума? Неужели эту юную розу, которой, надо думать, сроду ни в чем не отказывали, так огорчила критика, что она лишилась рассудка?

– Что вы такое говорите? – переспросила Фрэнки.

Гилли моргнула, на ее губах снова заиграла улыбка.

– Ровно то, что вы услышали, Фрэнсис. Его уже хотят опубликовать.

– Кто? – спросила Фрэнки, немедленно заподозрив, что какой-нибудь издатель, польстившись на красоту и молодость, посулил то, чего на самом деле не мог предложить. В эту секунду она даже пожалела Гилли, пусть девушка и раздражала ее не меньше прежнего. Ей, похоже, просто заморочили голову туманными обещаниями. – Вы уверены, что вас не ввели в заблуждение? – непривычно ласковым тоном уточнила она.

– Вы все-таки порой ужасно старомодны, Фрэнсис, – рассмеялась Гилли. – Вы, наверное, даже знаете моего редактора. Джон Бейли, слышали? Старый друг моего отца. Они сто лет знакомы. Работает в том же издательстве, что и ваш редактор. Отчасти поэтому я так хотела, чтобы вы прочли рукопись.

Фрэнки удивленно заморгала.

– Бейли? – Она помнила его: уже немолодой мужчина, стройный, довольно высокий. Пересекались они нечасто, но Фрэнки всегда считала его умным человеком. И не могла представить, чтобы он подло использовал девушек, раздавая пустые обещания. – А договор вы уже подписали?

– Да, – кивнула Гилли. – Ему очень понравилась моя задумка. А мне показалось, что Венеция – лучшее место, чтобы ее осуществить.

– То есть сам текст он еще не видел? – Фрэнки терла виски, пытаясь разобраться. – Но заочно согласился его опубликовать?

– Скажем так, – потупилась Гилли. – Он говорил, что в долгу перед нашей семьей. К тому же он читал другие мои работы. В прошлом месяце мы как раз встречались, я ему показала несколько свежих стихотворений и пару рассказов, получивших премии.

– Премии?

– Ну да, студенческие. Так что он во мне уверен. К тому же он сказал, что издательство ищет молодых авторов. Они хотят переключить внимание публики, дать прозвучать новым голосам.

– Бред какой-то.

Фрэнки так опешила, что не находила слов. Она в жизни не слышала ни о чем подобном, да и сама бы ни за что не пошла на публикацию по знакомству – одна мысль вызывала отвращение. Ей было стыдно за Гилли, которая – вот что возмутительнее всего – ни малейшего стыда не испытывала. Совсем наоборот, она явно была довольна собой, едва ли не кичилась тем, как ловко пробила себе дорогу к публикации.

– Не самый традиционный путь, конечно, но кому они нужны, эти традиции?

Фрэнки, все еще озадаченная, покачала головой:

– Если вы с самого начала знали, что рукопись примут, зачем просили моего мнения?

– Вы же знаете, что я всегда вами восхищалась, Фрэнсис. Ваш роман «Когда конец настал» был написан так… бесхитростно, так честно. Я думала, вам понравится. – Не расставаясь с улыбкой, Гилли слегка пожала плечами: – А еще потому что мы теперь с вами в одном издательстве.

Вдали завыли сирены. На мгновение Фрэнки решила, что ей померещилось, но по телу уже рассыпалась дрожь – этот звук она помнила слишком хорошо, пусть и не слышала его много лет.

– Это из-за acqua alta[40], – объяснила Гилли, вернув ее к реальности, и небрежным жестом указала на улицу. – Просто используют сирены воздушной тревоги, оставшиеся с войны. Вот и все. Бояться нечего, Фрэнсис.

Бояться нечего. Показалось или в голосе девушки в самом деле мелькнула насмешка? Страх Фрэнки переродился в нечто иное, нечто дикое, необъятное, неукротимое. Захотелось спросить: да что ты знаешь о страхе, о настоящем страхе? Не об испуге, каким отзываются в животе ночные шорохи, но о леденящем ужасе, от которого перехватывает дыхание, от которого все внутри переворачивается. Об ужасе, который испытываешь в обстоятельствах настолько чудовищных, что не описать словами и не понять по-настоящему, не испытав на себе, – и, пройдя через все это, остаешься в одиночестве, без семьи и дома, а холод и голод становятся до того обыденными, что утренние заморозки, когда, проснувшись, вдыхаешь стылый воздух и видишь окна, изнутри затянутые инеем, уже не удивляют и не пугают, лишь напоминают: неделя выдалась тяжелая, не хватило денег на отопление. Гилли трудностей не знала и вряд ли когда-то узнает. Их разделяет пропасть – огромная, бездонная. Непреодолимая. Теперь Фрэнки по-настоящему осознала это.

На нее навалилась усталость. Такой усталости она не чувствовала никогда прежде, ни после «Савоя», ни во время войны. Эта усталость проникала под кожу, до краев заполняла изнутри. Фрэнки так и не разобралась, почему вечно чувствует себя не в своей тарелке рядом с Гилли, – не потому ли, что всякий раз, беседуя с ней, слышит очередное неожиданное признание, а ее образ, ее портрет, не успевая сложиться в голове, без конца видоизменяется, преобразуется, трансформируется? Фрэнки теперь мечтала лишь об одном – избавиться от этой девицы, сбежать из этого города, вернуться в свою лондонскую квартиру к скрипучей кровати, к протекающему крану, к дверям, которые от малейшей влажности разбухают и перестают закрываться.

Гладкое, сияющее лицо Гилли смутно белело во мраке.

– Я хочу, чтобы вы ушли, – прошептала Фрэнки, глядя на нее.